Марина Дяченко - У зла нет власти

Я шагнула вперёд — и свалилась со скамейки.

Мы оказались стоящими посреди той же комнаты — кабинета Оберона. Той самой, но здорово изменившейся; пол был затянут густым ковром из переплетающихся цветных корешков, нитей, петелек, а поверх него накрыт слоем тумана, зыбкого, неровного. Сгустки его чередовались с почти прозрачными «окнами».

Я посмотрела на Максимилиана. Вопреки моим страхам, некромант остался прежним, в меня не превратился. Надо думать, и у меня белые патлы не отросли.

— Ищем, — сказал Максимилиан. — Шкаф.

Из-под портьеры, прикрывавшей книжный шкаф, тянулись целые гроздья, жгуты ярких, мерцающих в тумане ниточек. Максимилиан сорвал ткань раньше, чем я успела крикнуть: «Осторожно!» Взвилась туча пыли, но больше неприятностей, к счастью, не случилось: открылись книги на полках, опутанные, пронизанные нитями.

— Вот они, изнаночные связи, — пробормотал некромант. — Давай разбирать.

Он принялся снимать с полок том за томом. Яркие нити тянулись за книгами, тусклые рвались, будто сгнившие тонкие корешки. Максимилиан брал в руки одну верёвочку за другой, ощупывал их, пытаясь отделить от общей путаницы. Нити шевелились, как струи дыма в воздухе, как волосы утопленника под водой, тянулись за его руками и пытались ускользнуть из его рук; мне стало не по себе.

Я взялась за посох и, ощутив его в ладонях, немного осмелела. Навершие мерцало красным. Смутная опасность грозила отовсюду.

Я огляделась. По всему кабинету Оберона, вдоль стен и на потолке, тянулись нити, толстые и тонкие, целые и рваные. Казалось, тут поработал сумасшедший электрик или безумный паук. Большей частью нити были собраны в пучки и протянуты аккуратно — наверное, потому, что указы и решения, принимавшиеся в этом кабинете, были правильными и справедливыми. И только вокруг книжного шкафа царила путаница. Может быть, в этом были замешаны авторы книг? Или читатели, когда-то использовавшие их мудрость не по делу?

Три или четыре лёгкие нитки, будто шерстяная пряжа, обвивались вокруг моей шеи. Двигаться не мешали. Я взялась за них — от прикосновения они истончились и пропали, но стоило мне разжать руку — появились снова.

Немного освоившись в комнате, я выглянула в окно. Изнаночное Королевство казалось блеклым, сумрачным, вовсе не таким, как настоящее. Я видела людей, суетящихся на крепостной стене, и знала, что каждый из них опутан нитями и узелками, хотя разглядеть их с такого расстояния невозможно…

— Ты будешь мне помогать или нет?!

Максимилиан сгрузил с полок уже половину книг, больших и маленьких, в кожаных и матерчатых переплётах. Я не сразу заставила себя взяться за светящиеся нити; на ощупь они оказались очень разные — шершавые и заскорузлые, скользкие, как шёлк, пульсирующие, как трубочки с горячей водой; иные расползались в руках, как гнилые травинки. Это были причины, следствия, обрывки когда-то прочных связей. Две книги, одинаково большие и толстые, оказались прочно пришиты друг к другу — автор одной был учеником автора другой, оба жили в незапамятные времена…

Подсвечивая себе навершием посоха, я заглянула в самую глубь шкафа. Туда, как в тёмную пещеру, уходили нити; я нащупала странный томик. Чёрный кожаный переплёт местами будто истаял, из-под него проглядывал то картонный, совсем простой, то медный с прозеленью, то жёлтый из непонятного материала. Вся книга казалась слепленной из фрагментов и лоскутков, и непонятно, как всё это держалось вместе.

— Книга-оборотень, — сказал Максимилиан. — Испорченная.

Он бесцеремонно выхватил мою добычу. Лопнули две-три старые нитки, другие потянулись за книжкой, будто лазерные лучи, — откуда-то с потолка, с пола, от двери…

— Ого, — сказал Максимилиан.

Он плюнул на палец и потёр обложку. Чёрный кожаный переплёт на миг сделался серым и снова вернул себе прежний цвет, картонные «заплатки» потемнели. Проступило название — «Чердак Мира», частью тиснённое золотом, частью отпечатанное типографской краской на картоне. Совсем недавнее воспоминание проскользнуло, будто солнечный зайчик, по дну памяти — и пропало раньше, чем я успела его ухватить.

— Здесь свежие нити, — пробормотал Максимилиан. — Молодец, Ленка.

И он принялся пролистывать страницы, то жёлтые, то белые, украшенные старинными гравюрами и аляповатыми детскими иллюстрациями. Эта книга напоминала модницу, нацепившую одновременно бальное платье, лыжную шапочку, звериную шкуру, бикини и рясу. От каждой страницы тянулись нити, и они путались, свивались в клубок, рвались, но одна нитка выделялась среди всех. Она прошивала книгу, она держала на себе весь спутанный клубок других нитей, и даже на ощупь была тугой, как струна. Максимилиан ловко выделил её, ухватился и, скользя по нити пальцами, проследил до самой двери. Там нитка уходила вниз, в полный узелков «ковёр», и пропадала в тумане.

— Начало есть, — пробормотал Максимилиан. — Давай распутывать дальше.

Выбравшись на лицевую сторону мира, мы несколько минут сидели на подоконнике, глядя на солнце и ничего не делая. Всё-таки приятно осознавать, что настоящий мир, не изнаночный, такой яркий и светлый.

— Ты раньше бывал на изнанке?

— Нет, — нехотя признался Максимилиан. — Чтобы туда войти, надо в ком-то отражаться.

— И чтобы выбраться?

— Обязательно.

— А можно выйти на изнанку — и не суметь вернуться?

Максимилиан помолчал, глядя на крепостную стену. Там блестела сталь, время от времени начальственно взрёвывала труба.

— Там люди принца-деспота.

— На изнанке?

— На стене… Всё можно, конечно. Можно поскользнуться на гнилой сливе и шею сломать.

— Тускло, серо и запутанно, — я поёжилась. — Противненькое место для прогулок.

Максимилиан вертел в руках книгу. При солнечном свете она выглядела ещё более нелепо: из неё торчали перья и неопрятные куски пакли, зато корешок теперь горделиво поблёскивал золотом: «Чердак мира. 9861 год». Я вспомнила, как много нитей тянулось к этой книге на изнанке — и старых, и новых, и прямых, и запутанных.

— Это книга-оборотень, — сказал Максимилиан. — Я видел одну такую, давным-давно, у своего деда. Это был томик романтических стихов, который превращался в лекарский справочник с картинками. На месте поэмы «Томление страсти» появлялся трактат о кровавом поносе.

— Какая гадость, — сказала я.

— Ну да. Мой дед был тем ещё некромантом… А эта книга давно испортилась. Не понимаю, зачем Оберон её хранил.

— Люди хранят вещи, которые им дороги.

— Ну да, — он кисло поморщился. — «Музей Того, что Следует Помнить»… Сборище хлама.

Я неожиданно с ним согласилась. Купол Храма-Музея горел на солнце; уж сколько там хранилось ценных незабываемых вещей, и ни одна из них не помешала всем забыть Оберона.