Марина Дяченко - У зла нет власти

«Летопись» была очень толстой пачкой старинных, пожелтевших бумажных листов. Именно к ней тянулась красная нитка; я осторожно высвободила «Летопись» из ящика и, облокотившись на пыльную крышку, в свете посоха стала читать.

Страницы были перепутаны. Некоторые, скорее всего, вообще потерялись.

«…Всё готово. С нами новый маг дороги, его зовут Лена Лапина. На вид девочка младше своих лет, но Его Величество уверен, что новый маг поддержит Королевство в пути…»

Моё имя — на страницах старой летописи. Я вошла в историю древнего Королевства; вот оно, моё имя, вписано в историю, вписано навсегда!

Мой восторг угас так же внезапно, как вспыхнул. Мало ли царей приказывало выбить своё имя в камне, увековечить какими-то статуями, пышными дворцами, гробницами до неба?! Статуи падали, камень трескался, имена стирались из памяти. Если забыли Оберона… то мне-то чем гордиться?!

«…Мы выступили. На торжественной церемонии Его Величество отдал мэру ключ от города… Начался путь по обжитым землям, погода хорошая, весна довольно сухая, но разведка доносит, что Ледяной фонтан непригоден для перевала…»

Летопись была написана двумя почерками. Или даже тремя; кто это писал? Я напрягла память; в дни, когда Королевство тронулось в путь, я только училась быть магом дороги, и вокруг было столько нового, странного, захватывающего… Может, это Ланс писал, уединившись в своём шатре? Или крючконосый канцлер, или оба по очереди? А может, сам Оберон приложил здесь руку?!

Я нетерпеливо пролистнула целую страницу, занятую нудным перечислением всего багажа, расхода продуктов, «добытых и растраченных ресурсов». Это точно канцлер, за каждой строчкой будто слышится его монотонный голос. А это…

«Не все, принадлежащие Королевству по праву, отправились с нами. Решение далось с трудом. Но запас прочности у Королевства высок, особенно с новым магом дороги. Решение идти или оставаться каждый принимает сам, но ответственность всё равно на мне…»

На этих словах нитка, вплетённая в бумагу, вдруг высвободилась, и я увидела её чуть размочаленный конец.

Мне приходилось вдевать нитку в иглу швейной машинки. Но в игольное ушко на мече — никогда; от волнения я даже промахнулась пару раз, хотя нитка была тоненькая, а ушко широкое.

Эти слова в летописи писал Оберон. Они были связаны с его исчезновением, связаны красной нитью. Мне казалось, король совсем близко, стоит только взмахнуть мечом; Швея отыщет спрятанное и соединит разорванное.

Нитка свободно свисала, продетая в отверстие на конце меча. Я осторожно поводила Швеёй вправо-влево; ничего не случилось. Я ткнула в воображаемого противника. Нитка натянулась, сделавшись похожей на лазерный луч, и снова повисла.

— Ищи Оберона!

Ничего. Я нахмурилась, сосредоточилась, не желая отступать:

— Слово забвения!

Меч вдруг сделался тяжёлым и продолжал тяжелеть с каждой секундой. Я упёрлась остриём в пол; меч, будто только этого и дожидаясь, глубоко вонзился в ворсистый ковёр. Он уходил всё глубже, вертикально вниз, утягивая за собой красную нитку. По моим расчётам, он должен был уже проткнуть насквозь каменный пол; перекладина утонула в ворсе, моя рука ушла в переплетение узлов и колтунов. Красная нитка исчезла из виду. Я упиралась изо всех сил, дёргала его, пытаясь вытащить, но уже через секунду испугалась: а вдруг он и меня затянет туда, вглубь, в эту слежавшуюся путаницу?! Призрак Лесного воина велел мне ни за что не выпускать рукоятку… Но много ли он понимает в жизни, этот давно умерший лесовик?

Я решила рвануть меч в последний раз — и тогда уже, будь что будет, выпустить его. За мгновение до рывка Швея вдруг сделалась покладистой и лёгкой — я выдернула её почти наполовину. Не успела удивиться; меч делался всё легче, в следующую секунду я высвободила его совсем. Красная нитка, продетая в игольное ушко, оказалась переплетённой с незнакомой чёрной.

Я выпрямилась. Меч был будто картонный. Я двинулась к выходу, и красная нитка вместе с чёрной скользили, не путаясь, за мной; Швея между тем становилась всё легче. Я совсем перестала чувствовать её вес, а потом меч потянулся остриём вверх.

Он поднимался всё выше, нитки тянулись за ним, как корабельные снасти, закреплённые на верхушке мачты. Остриё обратилось к куполу, красная нитка светилась, как новогодняя гирлянда, чёрная казалась просмолённым шпагатом. С тихим, внятным треском рвались все старые связи, все клубки и петли, высвобождая красную нить; я приподнялась на цыпочки. Через несколько секунд мои подошвы оторвались от земли, и меч уверенно потянул меня вверх.

Ладонь моя вспотела. Меч готов был выскользнуть, мне пришлось бросить посох и вцепиться в него двумя руками. Швея поднимала меня, это было похоже на жутковатый аттракцион, тем более что красная нитка празднично мерцала, а по лезвию Швеи бегали блики. Меч ли тянет нить? Нить ли поднимает меч?

Навершие посоха, оставшегося на земле, отдалялось, меркло, светило всё тусклее; под куполом я расчихалась от пыли и влаги, с ужасом понимая, что лечу не сама — меня тянет, и держаться за рукоятку уже нету сил. И в тот самый момент, когда я уже готова была упасть, Швея начала опускаться. Сперва медленно и торжественно, потом всё быстрее, так что, приземляясь, я немного отбила подошвы. На короткое время я получила возможность двигаться по своей воле — быстро схватила посох, как могла, пристроила его за поясом сзади, ужасно неудобно… Швея тем временем тяжелела, тяжелела, проломила своим весом стеллаж, на который я додумалась опустить остриё, глубоко ушла в землю… И снова сделалась легче, выскользнула, потянулась вверх, поднимая красную нитку. Я успела выскочить на порог Храма-Музея; небо светлело, и в это самое небо меня потащила, как груз на верёвочке, Швея.

Так она шила.

Как у меня не отвалились ладони — не знаю. Наверное, помогли магические умения; без перчаток мне ни за что бы меча не удержать. Швея возносила меня в небо, как флаг на флагштоке, и некоторое время я скользила над городом, видя далёкий рассвет с каждым разом всё ярче. Но это было полбеды: вытягивая за собой нитку, Швея опускалась всякий раз в другом месте. Если это была улица — меч уходил глубоко между камнями мостовой. Если это был чей-то двор — меч тонул в земле, траве, песке, в переплетении изнаночных нитей. Однажды мы приземлились на крыше чьего-то дома; Швея ушла в крышу и под своим чудовищным весом проваливалась всё дальше, кровлю разворотило, меня здорово поцарапало. Не выпуская меча, я провалилась на второй этаж, а потом на первый, а потом в подвал чужого дома. Здесь жили неладно — на изнанке царила путаница, но красная нитка уверенно тянулась за мечом, минуя петли, разрывая узлы. В подвале воняло плесенью и кислятиной, вдоль стен громоздились какие-то мешки; выдернув меч из твёрдой утоптанной глины, я едва успела выбраться из подвала по лесенке, шатаясь, выскочить на крыльцо полуразрушенного дома — и меч опять взлетел, а я болталась на нём, как живец на крючке.