Марина Дяченко - У зла нет власти

Горящий шатёр обрушился. В небо штопором взвились тучи искр. Сразу сделалось темнее, и я смогла оглядеть поле боя ночным зрением. Людоеды ещё сражались, и в этой каше невозможно было понять, кто из них верен Уйме, а кто мятежник. Те, что разбежались при виде моего посоха, ушли недалеко и теперь снова сбились в плотную стаю, сверкали глазами, от них толчками исходила опасность.

— Откуда ты, маг дороги? — спросил Уйма.

— Случайно шла мимо…

— Случайно, — Уйма кивнул. — Что это у тебя?

За пояс моих штанов был заткнул меч по имени Швея. Без ножен, очень неудобно.

— Волшебный меч.

— Тоненький, — Уйма прищурился. — Топором перерубить — раз хрустнуть.

— Он не для сражения.

Филумена оглядывалась, раздувая ноздри. Враги перестраивались, совещались, и явно не ради мирных переговоров.

— Ступай, маг дороги, — распорядился Уйма. — Здесь дело племени, нечего тебе…

Я не успела даже возмутиться. Людоеды снова пошли на приступ, и камень, пущенный из пращи, просвистел рядом с моей головой.

— Мохощипы! — завизжала Филумена. — Листогрызы!

Наверное, эти оскорбления были совсем уж непристойными для островитян. Озверев, они обрушились на нас, как кипящая смола с высокой стены. Уйма кинулся в битву, и сразу трое отшатнулись перед его тесаком; Филумена прикрывала спину своему королю и мужу, её топор размазался в воздухе, вращаясь как бешеный. Я раз за разом заставляла посох выплёвывать молнии, но силы мои иссякали, и каждая следующая молния выходила бледнее предыдущей. По спине градом катился пот, казалось, прошло полчаса, не меньше, когда людоеды вдруг отступили, и Уйма, залитый кровью, остался потрясать тесаком посреди пустой вытоптанной площади.

Филумена тяжело дышала. Накидка слетела с неё, она стояла в кожаных штанах и меховой короткой маечке, и мускулы бугрились на голых тонких руках.

— Здорово дерётесь, принцесса, — еле выговорила я онемевшим языком. Она покосилась на меня — и царственно, благосклонно кивнула.

На пристани хрипло затрубил рог.

— Короеды, — просипел Уйма. — Они уходят.

В эту ночь корабли островитян под чёрными и красными парусами, со звериными хвостами вместо флагов, покинули город. Запрета на людоедство больше не было. Если бы Уйма первым разрешил своим воинам вернуться к традициям предков — он сохранил бы и преумножил свою власть. Но Уйма, не помнивший Оберона, всё-таки настаивал на том, что есть людей нехорошо. Это стоило ему трона и едва не стоило жизни.

Его соперника звали Турма Двахребта. Уводя флотилию вместе с войском, он поклялся съесть Уймину печень на глазах соплеменников, и, насколько я успела узнать островитян, это не была пустая похвальба.

Как назло, верными Уйме остались старые, или слабые, или покалеченные в боях людоеды. Ночь стояла тихая; обсев костры на опустевшей площади, они постанывали и тихо жаловались друг другу. Не раз и не два мой обострившийся слух ловил печальные вздохи: вот сколько убоины валяется… Хуга Проглот, копьём убитый, нестарый ещё и упитанный… Съесть бы хоть кусочек… Меня начинало трясти от этих робких жалобных сожалений.

Уйма уселся у отдельного костра. Филумена занялась поиском топлива; вытащив из соседнего дома обитое бархатом кресло, она споро разделала его своим топором, превратив в дрова.

— Уйма, — сказала я.

Низложенный король поднял голову. Кровь на его лице запеклась, стягивая кожу.

— Я их верну, — пообещал он мрачно. — Послезавтра они встанут на стене и будут защищать замок.

Он был по-прежнему огромный и грозный. Он никогда не бросал слов на ветер, но я знала, что именно сейчас он говорит впустую: потерянную власть так просто не вернёшь.

Половина ночи прошла. Теперь, когда бой кончился, возбуждение схлынуло — а сил почти не осталось. Глядя в огонь, я чувствовала, как слипаются глаза. А ведь я могу ходить между мирами; могу вернуться домой, лечь в свою кровать, вытянуть усталые ноги…

Сидеть со Швеёй на боку было неудобно. Я вытащила меч и положила себе на колени. На тонком лезвии отражался свет костра. «Он обладает свойством соединять разорванные связи, помогает в поиске пропавшего и спрятанного, лечит от беспамятства, у некоторых народностей служит для освящения церемонии брака, сшивая узами жениха и невесту…»

Лечит от беспамятства. Помогает в поиске пропавшего. Вот этот меч в моих руках, но что мне делать теперь?

Я положила ладонь на рукоятку. Никто в жизни не учил меня драться на мечах: хватало магического посоха. Швея казалась лёгкой, но со странно распределённым балансом: центр тяжести был сдвинут к острию, к «игольному ушку».

Филумена, ни на кого не глядя, подкладывала деревяшки в костёр. Догорало чьё-то удобное кресло, в котором год за годом отдыхали, вязали, беседовали, держали на коленях внуков. Точно так же догорит Королевство; стряхнув сон, я поднялась, держа меч в правой руке, а посох — в левой.

— Мне пора.

— Послезавтра на рассвете я приведу их, — сумрачно сказал Уйма.

— Береги свою печень, — я улыбнулась через силу. — До встречи, друг…

Он обнял меня, звонко хлопнул по спине. От него пахло дымом и кровью.

Печальное и страшное зрелище — город, оставленный жителями. Чернели «звёздами» разбитые окна, покачивались открытые ставни, валялись прямо на дороге потерянные, брошенные, вывалившиеся из мешка вещи. И не было ни души, не было даже крыс, даже кошек. Я шла по грязной мостовой, обходя по большой дуге все подозрительные предметы — чаще всего это были просто тюки или кучи тряпок, но два или три раза попадались и мёртвые тела.

Я не хотела смотреть ночным зрением, слишком грустно и жутко было всё это видеть. Но темнота стояла полнейшая, небо опять затянуло тучами, и даже звёзд не было видно. Я почувствовала жар в ладони, сжимающей посох, навершие разгорелось зеленоватым мерцающим шаром, и в этом-то призрачном свете я зашагала по главной улице вверх.

Меч был по-прежнему у меня в опущенной руке. На ходу, чтобы согреться и взбодриться, я взмахивала им, нанося воображаемые удары и так и эдак. Меч — это не пистолет, из которого щуплый ребёнок может застрелить умелого воина; умом я прекрасно понимала: случись что — Швея мне скорее помешает, чем поможет. Но очень приятно слушать свист рассекаемого сталью воздуха, когда идёшь один по покинутому городу…

Отражая свет посоха, лезвие слабо светилось зелёным. Я то ускоряла шаг, то, вспомнив об усталости, начинала спотыкаться. Пустыня дрожит под шагами Саранчи; у меня в руках меч, который поможет найти Оберона, надо только добраться до замка, разыскать Максимилиана, расспросить Гарольда…

Швея странно дёрнулась в моей руке — стала тяжёлой и сразу очень лёгкой, будто картонной. Я удивилась, подняла меч, всматриваясь в блики на остриё, и вдруг Швея рванулась так, что я едва не выпустила её: казалось, кто-то невидимый взялся за клинок и резко потянул на себя.