Марина Дяченко - У зла нет власти

От этой мысли у меня гора свалилась с плеч. Ну конечно, он ему верил! Он позволил Максу удалиться в замок и даже заступился за него перед Гарольдом. А мог ведь изгнать, как того алхимика, или вышвырнуть обратно за Ведьмину печать, да мало ли… А Лесной воин, понятное дело, не может простить Максимилиану вторжения в могилу. Тут старик в своём праве, нечего сказать…

Свеча погасла. Я смотрела ночным зрением, Храм-Музей больше не казался таким таинственным — он похож был на серо-коричневую чеканку. То, что Следует Помнить, громоздилось вокруг кучей хлама. Где-то здесь, мне помнится, были и перчатки…

Они нашлись быстро — старые, потёртые, но ещё годные, из добротной кожи. На полке, где они лежали, зеленел медный ярлычок: «Доставлено Аллелой, женой купца Николаса, в память о муже, потонувшем в море, его любимые перчатки из драконьей шкуры, которые он сам себе починял». Я помедлила; не обидится ли Аллела, если я возьму их? Такие дурацкие вещи и дурацкие надписи, а для кого-то память…

Мужа небось помнит, а Оберона забыла, сказала я сама себе мрачно. Столько ненужных вещей… И ведь сколько здесь может быть потерянных нитей!

Я неторопливо натянула перчатки купца. Они были мне велики, но кожа имела свойство плотно облегать. В самом деле драконья? Или купец приврал, красуясь перед женой?

Держать меч в перчатке было непривычно. Я принялась его пробовать, вертясь, как бешеная мельница. Минута прошла в пыхтении, потом Швея в моей руке сделалась тяжёлой — и сразу потеряла вес. Я стиснула рукоятку крепко, как могла, и не напрасно: меч рванулся. Миг — и меня выбросило на изнанку.

Я ждала, что окажусь в сплошном переплетении нитей, вроде как в гнезде шелкопряда или логове паука. Ничего подобного: здесь, в огромном помещении с сотнями разных предметов, изнаночных узлов оказалось меньше, чем в кабинете Гарольда. Похоже, вещи, собранные в музее, отслужили свой век правильно и просто: нити, связывающие их друг с другом, уходящие в ворсистый ковёр на полу, были прямые, не спутанные, без петель.

Зато сам «ковёр» в своих пышных хитросплетениях доходил мне до колен. Я шла, проваливаясь по щиколотку в причины и следствия, в чьи-то давние связи, привязанности, в развязки давних споров. В одной руке я сжимала Швею, в другой — посох со светящимся навершием. Приходилось балансировать; я поддевала нитки кончиком меча, осторожно, чтобы не порвать.

Связи, струящиеся с музейных экспонатов, были тёмные, давние, похожие на круглые провода, на застывший в воздухе дождь. Причудливо переплетались нити вокруг носовой фигуры корабля, подвешенного над моей головой; я засмотрелась, угодила ногой в переплетения какой-то старой тяжбы и грохнулась.

Было такое чувство, что я упала в болото — мягко, но от этой мягкости пот прошибает. Опираясь на посох, я рванулась подниматься, встала на четвереньки — и увидела красный проблеск глубоко под сплетённым ворсом.

Нитка Оберона!

Отложив меч и посох, я двумя руками принялась раздвигать узлы и петли. Нащупала нитку — она была горячей. Ни начала, ни конца, кусочек нитки, сантиметров двадцать, и как его можно «вдеть в иглу» — непонятно…

Я поднялась. Ворсистый ковёр, тихонько шевелясь, затянул красную нитку, как болото затягивает следы. Я потыкала в него Швеёй — он чуть дёрнулся, как кожа большого зверя, и мне сделалось неприятно на него смотреть.

Я подняла голову — и уткнулась взглядом в гобелены.

Раньше — я отлично помнила — они были обращены к посетителям музея лицевой стороной. А теперь я видела их изнанку: рваную, неровную, в макаронно-провисших петлях, в узелках, похожих на дохлых пауков. И нельзя было разглядеть ни людей, изображённых на гобеленах, ни строений, ни лесов, ни пустынь.

Я долго стояла, будто не веря своим глазам. На лицевой стороне подвиги и походы, слава Королевства и его красота. А на изнаночной — путаница, узлы и петли. Но ведь это две равноправные стороны, и какая из них — правильная?

Даже самое славное деяние имеет на изнанке узелок. Я пытаюсь спасти Оберона — это благородное, правильное дело, и, сознавая это, я собой горжусь. А на изнанке… что останется на изнанке?

Мне вдруг сделалось страшно. Я вскинула Швею, мысленно прося вывести меня на лицевую сторону мира — и меч послушался неожиданно быстро. Рывок — и я на поверхности, только сердце колотится как сумасшедшее.

Гобелены снова повернулись ко мне «лицом». Пусть они были выцветшие и ветхие, но ещё можно было различить и Ланса с его посохом, и молодого Гарольда, и всё те испытания, которые мы когда-то вместе прошли. Ближайший ко мне гобелен изображал пустыню; мимо развалин, кое-где встающих из песка, шёл караван. Впереди ехал человек на белом крылатом коне. Можно было различить морду коня, его выдающиеся зубастые челюсти, как у крокодила, и большие глаза — но там, где была вышита фигура всадника, нитки разлохматились, превращая фигуру короля в размытую тень.

Оберон.

Чего я испугалась?

Что там говорил Максимилиан про власть изнанки над человеком? Почему-то на ней нельзя оставаться долго?

Я помотала головой. Если идёшь над пропастью — нельзя смотреть вниз. Где-то здесь, совсем рядом, тянется красная нитка; я не могу уйти, не отыскав её.

Я взмахнула мечом. Швея слушалась меня с каждым разом всё увереннее; гобелены, да и весь мир, снова обернулись ко мне изнанкой. Красная нитка должна бросаться в глаза; вот только много здесь пыльных гроздьев, грязных сплетений, заскорузлых узлов…

Нитка мелькнула в толще «ковра» и снова исчезла. Я отыскала её на ощупь, покрепче взяла Швею и начала, сжав зубы, надрезать тусклые старые нити. Это было страшно неудобно — меч-то длинный. Перерезанные нити почти сразу срастались вновь, только самые старые так и оставались висеть обрывками.

Красная нитка показалась на поверхности. Повела меня вдоль стены, мимо гобеленов. Я держалась за неё, почти не ощущая — временами она делалась как струйка дыма или как луч света, и тогда мне казалось, что я держу в руке пустоту. Но нить вела меня, явно куда-то пыталась вывести, вверх, по ступенькам, за опрокинутые троны, к нише в стене; здесь красная нить совершенно высвободилась, повисла кольцами, сплелась узелками сама с собой, и я увидела деревянный ящик в глубине ниши.

Это были старые записки. Стопка документов, сохранившихся на удивление хорошо: я могла читать их, не выходя с изнанки. Все они были прошиты нитями, и почти все нити были обстрижены — будто кто-то взял ножницы и отрезал всё, что связывало документ с реальностью. Нити болтались короткой бахромой, лёгкие, будто корешки пожухлой травы.

«Отчёт по расходу овса для лошадей». «Отчёт по запасам зерна и овощей». «Отчёт о расположении небесных светил в день начала путешествия». «Прогноз погоды в обитаемой части мира». «Летопись первых дней путешествия».