Марина Колесова - В плену королевских пристрастий

— Я там его нашла, — тихо проговорила она и протянула яблоко отцу Стефану, — Ваше?

— Мое, — кивнул он, — но я его для тебя оставил. Возьми его, пожалуйста.

— Вы думали, я могу украсть?

— Почему украсть? Что ты? Господь с тобой! — отец Стефан испуганно взмахнул руками, — Ты ведь поняла, что для тебя оно лежит… не бывает там никто кроме тебя… Я боялся не возьмешь ты, если я тебе сам предложу, а так: ты нашла.

— Если нашла, значит, кто-то потерял… и находку надо вернуть, — девочка раздраженно хмыкнула и добавила, — Хотели угостить, так и скажите, а подбрасывать мне не надо ничего.

— Извини, если опять тебя обидел… Возьми его, ради Христа, скушай на здоровье. Тебе это необходимо, ты растешь, девочка. А у нас тут изысков нет никаких.

— Меня Алиной зовут, — тихо проговорила она, — не надо меня девочкой называть. Так всегда он обо мне говорил… не надо.

— Хорошо, Алина. Я, как хочешь, так и буду тебя называть, — кивнул отец Стефан и осторожно спросил, — а «он», это кто?

Алина сразу помрачнела и едва слышно произнесла, — Герцог Тодд, — потом немного помолчала и добавила, — И, пожалуйста, не спрашивайте меня больше о нем.

— Конечно, Алина. Ничего я о нем тебя не буду спрашивать… Ты самое главное яблочко только скушай, прошу тебя.

— Хорошо, скушаю, — она кивнула и с хрустом укусила яблоко.

Отец Стефан с удовольствием наблюдал за ней.

Доев яблоко, она улыбнулась ему, — Благодарю. Очень вкусно.

— На здоровье, Алина. Только это я тебя должен благодарить. Ты даже не представляешь, как ты меня порадовала…

— Тем, что съела яблоко? — ее большие синие глаза удивленно распахнулись.

— И тем, что яблоко съела, и тем, что улыбаешься. Это так приятно: видеть твою улыбку.

— Мне отец-настоятель тоже всегда так говорит, — Алина вновь улыбнулась, — Вы, кстати, не сказали, как Вас зовут.

— Отцом Стефаном, монахи величают, но ты можешь звать, как хочешь. Хоть сторожем, хоть ключником, хоть привратником, хоть дедушкой. Я на все откликаюсь. Меня паломники, как только не называют, так что я привык.

— Мне нравится: отец Стефан, — словно пробуя имя на вкус, проговорила Алина и повторила, — отец Стефан. Я так тоже буду Вас звать, у Вас очень красивое имя. Я пойду, ладно?

— Конечно, иди. Храни тебя Господь.

Алина еще раз улыбнулась и убежала.

Как только она ушла к отцу Стефану подошла сестра Серафима:

— Никак совсем простила тебя девочка наша, батюшка? — улыбнулась она.

— Простила… ангельское у нее сердечко видать, — улыбнулся отец Стефан, — только девочкой ее не кличь. Не по душе ей это.

— Неужто? — удивилась сестра Серафима, — а я, грешная, ее часто так называю… Благодарствую, что сказал… Интересно только почему, слово-то неплохое и необидное вроде…

— Герцог ее так какой-то называл… Я, правда, не понял, какой, но посмурнела она, как только его вспомнила, словно туча грозовая… и просила не спрашивать ничего о нем. Бог с ним, с герцогом, видно, не по душе он просто ей.

— Никак об отце, говорила, — сестра Серафима испуганно прижала руки ко рту, — ни за что не буду ее теперь так называть, голубушку мою… Ведь коли так ее этот ирод называл, прости Господи душу мою грешную, но другого слова и подобрать не могу, то ясно, что ей больно это слышать.

— С чего ты так об отце-то ее? — удивленно спросил отец Стефан.

— Да что тебе говорить, — сестра Серафима махнула рукой, — ты ж не видел ее, как только привезли ее сюда.

— Почему не видел? Видел. Ее слуга какой-то на руках в монастырь принес, всю в мехах укутанную. Я так понял, болела она тогда.

— Как же болела… — сестра Серафима сердито поджала губы, — Хоть и не велел мне отец-настоятель языком трепать, а скажу… Места живого на ней не было, все ребра переломаны, ей дышать и то больно было… Как отцу-настоятелю выходить ее удалось до сих пор диву даюсь… ведь она ко всему прочему-то и сама жить не хотела. Я ее даже поесть, и то заставить не могла. Лишь отцу-настоятелю удавалось… И только-только он ее на ноги-то поставил, тут ты ее, батюшка, наказать решил…

— Ой, Серафима и не поминай, — отец Стефан тяжело вздохнул, на глазах его выступили слезы, — в жизни не прощу себе того… хуже ирода любого поступил… право, хуже. Ох, грехи мои тяжкие…

— Ладно, не кори уж себя так… Сделанного все равно не воротишь. Хотя я ведь если честно, грешна перед тобой… Осуждала тебя, ой осуждала… хоть и видела как ты сам каешься, а все равно серчала на тебя. Девочка ведь и букашки не обидит, молчала вот только… но и худого в том не было… Чем прогневать тебя так могла до сих пор ума не приложу… Да даже если и виновата перед тобой была, сказал бы отцу-настоятелю, он бы нашел, как наказать ее, избивать-то так зачем? К тому же палкой… Бес на тебя какой напал что ль? Ведь сколько тебя знаю, батюшка, ты и сам мухи никогда не обидел…

— Ни в чем она не виновата передо мной была, и беса никакого не было. Гордыня это моя, да уверенность, что в душах людских могу разбираться. Поспорил я с ней, что боли и смерти она испугается и доказать ей то решил, вот и додаказывался… чуть в могилу ребенка не свел.

— Да как же ты мог? — в ужасе всплеснула руками та.

— Сам себе столько раз этот вопрос задавал… ты не поверишь… Так что безвинно я ее избил… поэтому выходит, что и отца ее во много раз хуже… Тот-то за что ее так, не знаешь?

— Знаю, как не знать-то… Тоже не за что. На глаза она ему попалась, а он видеть ее не хотел, считал, что жена его родами из-за нее умерла… Слуга, что привез ее, пока отец-настоятель ушел читать его письмо, так и сказал, что они мол семь лет от него прятали девочку, а потом не уследили… И еще добавил, чтобы упросила я отца-настоятеля обязательно взять ее, иначе убьет герцог ее наверняка…

— Бедная дитятко… если бы я только знал… Господи, да покарай же ты меня, дурака самоуверенного! И как же я мог?

— Ладно тебе так убиваться-то, батюшка. Ведь простила тебя она. Вон даже улыбалась тебе сегодня. Так что ты вместо того, чтоб кары себе на голову призывать, лучше лишний раз ее приголубь, да пожалей…

— И то дело говоришь, Серафима. Завтра же попрошу паломников, пусть в следующий раз принесут что-нибудь ей. А я крестики им резные подарю, помолюсь за них, да Господа попрошу, чтоб нужды их побыстрее исполнились. Может, позволит Господь хоть так ее порадовать и хоть немного грех свой перед ней искупить.

С тех пор отец Стефан постоянно чем-то угощал Алину и дарил ей маленькие подарки. То куколку из дерева выточит, то гребень резной, то поясок из коры или кожи сплетет.

Алина так искренне радовалась каждому подарку, что отцу Стефану иногда даже неловко становилось.

— Ну, что ты так благодаришь меня, Алина, будто я тебе какое ожерелье брильянтовое подарил?