Стивен Эриксон - Память льда

— Вы под защитой моего повелителя. Пойдем. Храм Худа приготовлен, чтобы стать вашей резиденцией.

— Не уверен, что могу принять это. Майб нужна помощь…

— То, что нужно Майб, Коль из Даруджистана, ты не можешь ей дать.

— Это даст Худ?

— Плоть и кость женщины нужно поддерживать. Питать, давать воду, мыть. Это — ваша забота.

— Вы не ответили.

— Следуй за мной. Идти недалеко.

— В данный момент, — спокойно сказал Коль, — я на это не настроен. — Он потянулся за мечом.

Рыцаь Смерти склонил набок голову: — Скажи мне, Коль из Даруджистана, ты спишь?

Дарудж нахмурился: — Конечно. Что…

— Я когда-то тоже спал. Должен был. Но теперь — не сплю. Хожу. Видишь ли, я не могу вспомнить, что такое сон. На что он похож.

— Я… мне жаль.

— Итак, один, что не спит… и, в том фургоне, та, что не может проснуться. Я думаю, Коль из Даруджистана, у нас возникнет взаимная нужда. Скоро. У этой женщины и у меня.

— Какая нужда?

— Не знаю. Идем, тут недалеко.

Коль не спеша вложил меч в ножны. Он не мог объяснить, почему делает это: ни один из его вопросов не получил удовлетворительного ответа, и мысль о протекции Худа леденила кожу. Тем не менее он кивнул: — Еще миг, если позволите. Я должен поднять Муриллио.

— А, да. Верно. Я сделал бы это сам, но, увы, не могу выпустить свои мечи из рук. — Воин помолчал. — Корбал Броч увидел меня изнутри. Его слова… тревожат мой ум. Коль из Даруджистана, я думаю, что умер. Так? Я мертв?

— Я не знаю, — ответил дарудж, — но… думаю, что так.

— Говорят, что мертвые не спят.

Коль хорошо знал эту пословицу, впервые вышедшую из храмов Худа. Помнил он и нелепое продолжение: 'а живые не живут'. — Едва ли в этом есть смысл.

— Для меня есть, — ответил воин. — Ибо теперь я знаю, что потерял что-то, о владении чем и не подозревал раньше.

Ум Коля споткнулся на этом заявлении. Он вздохнул: — Я буду дураком, если не поверю вашим словам… У вас есть имя?

— Думаю, что есть. Но я забыл.

— Ну, — сказал Коль, склоняясь над Муриллио и поднимая его, — боюсь, что 'Рыцарь Смерти' не подойдет. — Он выпрямился, крякнув под весом тела. — Вы были гидрафом? Капанцем — хотя допускаю, что этот бронзовый оттенок более подходит…

— Нет, я не был гидрафом. И не капанцем. Думаю, я вовсе не с этого континента. Не знаю, почему я здесь оказался. Не сейчас. Я давно не был здесь. Это воля моего хозяина. Из своего прошлого помню лишь одно.

Коль положил Муриллио на задок фургона. — И что же?

— Однажды я стоял в огне.

Спустя долгое мгновение Коль хрипло вздохнул. — Неприятное воспоминание…

— Была боль. Но я выдержал. Я сражался. Думаю, что так. Кажется, я поклялся защитить жизнь ребенка. Но ребенка больше нет. Похоже… что я не сумел.

— Да, но нам все же нужно имя.

— Может быть, ты сумеешь его придумать, Коль из Даруджистана.

— Обещаю.

— Или, может быть, однажды ко мне вернется память, и с нею мое имя.

И если у Худа есть хоть капля милосердия, этот день никогда не придет, друг. Ибо я думаю, что в твоей жизни не было ничего легкого. И в смерти тоже. А мне кажется, что милосердие у него есть, потому что он унес тебя от всего, что ты знал. Если я не ошибаюсь, судя по чертам лица, не говоря уже о цвете кожи, ты был малазанином.

Итковиан пересек реку на последней барже, уже под россыпью сверкающих как кончики копий звезд. С ним плыли Стонни Менакис, Грантл и двадцать его полосатых сподвижников, а также сотня ривийцев, по большей части стариков, со своими овчарками. Собаки подвывали и рычали друг на дружку, стоя на краях плоского судна, затем постепенно успокоились и улеглись, отбив себе право смотреть на речные воды с планширов.

Овчарки первыми, бешено лая и расплескивая грязь в камышах, сбежали с баржи, едва она причалила к южному берегу. Итковиан был рад их уходу. Рассеянно слушая, как Грантл и Стонни перебрасываются оскорблениями, словно слишком долго живущие вместе супруги, Итковиан взял коня под уздцы, ожидая, когда опустят сходни и без особого интереса следя за стариками — ривийцами, не спеша спрыгивающими вслед за своими псами в растоптанные камыши и прибрежную грязь.

Низкие покатые холмы все еще облекала дымка от кизячных костров и пыли, поднятой при установке тысячи палаток двух армий. Словно траурная драпировка. Не считая нескольких сотен ривийских пастухов и стад бхедринов, которые должны были переправиться на заре, все силы вторжения уже находились на территории Паннион Домина.

Никто не оспаривал у них эту землю. Низкие холмы на юге казались лишенными жизни, открывая взорам лишь следы передвижений осадной армии септарха Кульпата.

Грантл подошел к Итковиану. — Что-то мне говорит, что мы пойдем через выжженную землю вплоть до самого Коралла.

— Кажется, так, сир. Я сделал бы так же, будь я Провидцем.

— Иногда я задаю себе вопрос: понимают ли Бруд и Даджек, что осаждавшая Капустан армия была одной из четырех армий равной силы? И что хотя Кульпат считался наиболее умелым септархом, остаются шесть других, способных причинить нам вред.

Итковиан оторвал взгляд от походного лагеря и поглядел на стоящего рядом широкоплечего воина: — Нужно понимать, что враг готов к встрече. И все же песочные часы Домина сейчас роняют последние крупинки.

Смертный Меч Трейка хмыкнул: — Вы знаете что-то, неведомое остальным?

— Не совсем, сир. Я просто сделал выводы, основываясь на деталях наблюдений за армией Кульпата и Тенескоури.

— Ну, не держите их при себе.

Итковиан снова поглядел на юг. Вздохнул: — Города и правители — всего лишь цветы на стебле, который есть сельские общины, и именно укорененные на земле общины поставляют необходимое питание для этих цветов. Сир, в Домине остается лишь община Тенескоури — крестьяне, оторванные от своих земель, деревень, ферм, домов. Производство продуктов прекращено, вместо него поднимается кошмар людоедства. Земля перед нами воистину разорена, но не ради нас. Она опустела уже довольно давно, сир. Потому, хотя цветок все еще сверкает красками, он фактически уже мертв.

— Высушен и повешен на крючок в кладовке Увечного Бога? — Итковиан пожал плечами: — Каладан Бруд и Верховный Кулак выбрали города, цели своих походов. Лест, Сетта, Маурик и Коралл. Я полагаю, что лишь последний из них все еще жив. Ни один из первых трех городов не способен прокормить армию защитников; не способен кормить даже своих жителей, если таковые еще остались. У Провидца нет выбора, кроме как сосредоточить все силы в городе, в котором расположился сам; у его солдат нет иного выбора, как перенять привычки тенескоури. Подозреваю, что Тенескоури была создана ради этой возможной цели — быть пищей для его солдат.

Грантл поглядел озадаченно: — Итковиан, вы описываете империю, которая изначально не намеревалась кормить саму себя.