Юрий Никитин - Истребивший магию

Волхв, как она поняла, пытается убить двух зайцев: и дорогу сокращает, и засад на дороге надо избежать, все правильно, только неудобно…

На полдороге попался странный мост: древний, из массивных глыб, злобно выгнувший спину горбом, да так и застывший, словно в недоумении, а где же река, почему он здесь, куда делась…

Даже Барвинок ощутила дыхание древних времен, когда-то здесь в самом деле текла река, но теперь шумят ветками деревья-великаны, задевающие вершинками облака, и даже от русла, где беспечно бежала вода, не осталось и следа.

Волхв часто посматривал на небо, наконец потрепал коня по шее и сказал с сожалением:

– Не успеваем. Придется заночевать здесь.

Она возразила, скрывая радость:

– В эти дни луна светит ярко! Может быть, если до города близко, поедем и ночью?

– Лес подступает к самому городу, – сказал он хмуро. – Здесь даже днем бывает темно. Но дело не в этом. Как я уже говорил, маги создают тварей, чтобы служили, а потом разочаровываются и прогоняют. В этом городе живет еще один маг, и поэтому в окрестностях города этих монстров особенно много.

– Но ты же их побьешь?

– Не тогда, – возразил он сухо, – когда он соберет всех и бросит на меня разом.

Она сказала с издевкой:

– Ну хоть чего-то да боишься! А то я уже думала…

– Думать вредно, – сказал он с холодком в голосе. – Морщины появятся.

Она зябко повела плечами.

– Ну, если морщины… Тогда да, ладно. Я могу в седле провести и всю ночь.

– Всю ночь не потребовалось бы, – произнес он. – Черный Маг уже близко. Но не успеваем.

Тьма в самом деле сгущалась с каждым шагом. Барвинок начала тихонько паниковать, но волхв звериным чутьем отыскал совсем рядом полянку, моментально развел костер, яркий свет оттеснил тьму, и Барвинок сразу ощутила в который раз, что за той чертой – грозный и враждебный мир.

Олег ломал ветви и бросал в огонь, а она, помня, что первая обязанность женщины – кормить мужчин, выкладывала из мешка съестные припасы. Подивилась, что почти не уменьшились, волхв в самом деле запаслив, даже соль припасена в отдельном узелке.

Олег посмотрел с ленивым одобрением, женщина всегда хорошо выглядит, когда готовится кормить мужчину. И щечки алеют, и глазки блестят, и вообще вся такая домашняя и теплая, такая вроде бы не укусит, не боднет, не лягнет, не поцарапает…

– Ты уверен, – спросила она, – что сможешь без своего посоха? Как мог переломиться? Мне казалось, он был крепче железного!

– Да, – согласился Олег, – служил верно.

– Ты без него сможешь?

Он повел плечами.

– При чем здесь посох? Есть лук, есть острый нож… Да и вообще есть я.

– Ну, – протянула она, – главное, ты…

– Главное, – согласился он. – А как иначе?

– А ты мог бы не бахвалиться?

Он подумал, покачал головой.

– Не мог бы.

– Почему?

– Откуда мне знать, где я бахвалюсь?

Желтый, а временами вообще бесцветный, словно призрачный, огонь костра превратился в ночной: красный, пурпурный, ощутимо тяжелый и вещественный, в сумрачном воздухе бесшумно проносятся летучие мыши, Барвинок чувствовала их только по дуновению воздуха, когда они пролетают слишком близко, стремясь получше рассмотреть ее, удивительную гостью их мира.

Далекие горы вечером принимают странный синеватый облик, тени между ними фиолетовые, лиловые, потом плавно переходят в черные и сливаются с ночным небом, где зажигаются холодные звезды.

На этот раз она легла с ним рядом, с той стороны костра неуютно и страшно, Олег кивнул, еще бы спорил, гад, но скрывает ликование, это же видно, а ночью вроде бы во сне подгребет ее ближе, да так, что она пискнет и не сможет брыкаться…

Волхв в самом деле сразу же положил на нее руку, от ладони пошло такое уютное тепло, что сон пришел моментально. Очнулась от негромкого шарканья или чирканья, чувствуя все еще надежное мужское тепло и защищенность.

Она лежит у полного красных угольев костра одна, уже рассвело, птички проснулись и мило чирикают, а волхв сидит на пне, сгорбившись, одна рука неподвижна, судя по плечу, другая мерно и ритмично двигается.

Приподняв голову, она всмотрелась непонимающе. У волхва в одной руке новенький посох, другой срезает ножом мельчайшие, как опилки, стружки. Дерево скрипит и сопротивляется, будто не дерево, а топор под точильным камнем.

– Ты что, – спросила она разочарованно, – так быстро нашел замену?

– Нашел, – ответил он.

– Здорово, – сказала она. – Просто поверить не могу! Волшебные посохи так быстро не получаются!

Он скривился.

– Ты умелец по этим штукам? А где у тебя свой?

– Я не умелец, – возразила она. – Но это и так всем понятно!

– Мне, – сказал он, – непонятно. Я вот смотрю и вдруг вижу подходящее деревцо… Да, редкое, верно. Но раз попалось, я что, дурак – отказаться?

Она вздохнула.

– А насчет того, что дуракам везет?

Он довольно усмехнулся.

– Это еще лучше.

– Почему?

– Значит, счастливый я, – объяснил он снисходительно. – Человеку, как ты твердишь, надо счастья хоть малость. Как компенсацию за те несчастья, что посылает.

Она мгновенно ощетинилась.

– А я и не просила меня спасать!

Он поднял голову, некоторое время смотрел с недоумением.

– А ты при чем?

Она сказала язвительно:

– А на что ты намекал?

– Ни на что, – ответил он равнодушно. – Просто сказал о сути. А тебе бы неплохо поверить, что не всегда все думают только о тебе.

Она ощутила, что он прав, говорил почему-то вовсе не о ней, дурак какой-то, стало еще обиднее, захотелось зареветь, размазывая слезы по щекам, чтобы ему стало стыдно, но вдруг не станет, а начнет злорадствовать, мужчины непредсказуемы, лучше мило улыбнуться и щебетать, щебетать, щебетать, это им никогда не надоедает, потому что не слушают.

– Хорошо в лесу, – сказала она и улыбнулась.

– Неплохо, – согласился он. – Только бы костер не жечь, на земле не спать… а еще чтоб муравьи не щекотали.

Она возразила бодро:

– Ты хочешь много, неженка! Уже поел?

– Тебя ждал.

– Смотрите, какой деликатный… К дождю, наверное.

Он поднялся и повертел посох, а она торопливо раскладывала остатки вчерашней еды. Странное ощущение, что, когда убирала, вроде бы поменьше было. Почему так кажется, подумать не успела, волхв машет своим орудием быстро, очень быстро, не старается делать красиво, как обычно выпендриваются мужчины, но все равно получается жутко зрелищно, страшновато, жестоко даже, нет танца с оружием, чем обычно грешат мужчины, влюбленные в свои мечи, топоры, копья и прочее колюще-режущее.

Прямо из вихря движений, после которого вроде бы должен высунуть язык от изнеможения, он разом застыл, посмотрел на посох и сказал буднично:

– Неплохо. Разницы нет.