Елена Товбаз - Студент поневоле

Под ногами простирался залив. Замок высился слева от лимана, а справа раскинулся порт, напичканный парусниками, лодками, баржами и плотами. Причаливали корабли, — топорщились мачты, плескались разноцветные флаги. Задувал ветер, пузыря далёкие паруса. Каравеллы уходили в открытое море мимо поднимающихся из воды скал… Бухта Трёх Королей.

Я приблизился к краю и заглянул вниз. Серебрясь под солнцем, воды бурлили в заворотах и ложбинках среди острых камней. Всё сияло, искрилось, а где-то в стороне за замком садилось солнце, одаривая мир последними тёплыми прикосновениями.

— Ну, господин баронет? — продолжил Колклок. Час от часу не легче. Я едва соображал, а тут…

— … Как же вы затесались в столь честную компанию? А-а, и господин барон здесь! Завтра же сообщу вашему разлюбезному папаше. Пусть знает, как его отпрыски проводят время. Совершенно распоясались!

Он развернулся и пошёл в сторону подъёмного металлического моста на цепях. Мост опускался, ложась на широкую каменную площадку перед нами. Мы протащились по мосту, лязгнули решётки, бухнули тяжёлые ворота, но я успел заметить изваяния свирепых драконов по бокам от входа.

Мы стояли в громадном холле с мозаичным полом и светильниками на толстенных цепях. И за нами с шелестом закрывались створки внутренних ворот. Так я оказался в УМе или в Университете Мистериума, и мне сразу расхотелось шутить по этому поводу. Более того, я резко протрезвел. Потому что в голову тревожным клином врезалась мысль: «Куда идти?! Что делать?!». Я потряс ближайшего «свинтуса». Но он плохо реагировал и только хрюкал.

Однако вскоре прибежал смотритель этажей, так его называл Колклок, и развёл отупевших студентов по комнатам. Мне пришлось прикинуться ну очень пьяным и отупевшим, чтобы поскорее очутиться в «собственной» комнате. Огляделся. Что ж, маленькая, но зато своя. Тут силы оставили меня, и я рухнул как есть на подвернувшуюся постель, едва не промахнувшись. Зеркало, заорав, выпало из кармана и затерялось в складках одеял, а я отрубился…

И пробудился от звона колоколов, и долго не мог понять — в моей голове звенит или нет. Прислушался. Звон доносился откуда-то сверху и толчками отдавался в моей больной голове, как будто это у меня тряслись мозги: «Бомм! Бомм! Бэмс! Бэмс! Бомм! Брамс! Брамс! Бэмс!.. Ой…». Я сжал руками виски. Как больно! Голова просто раскалывалась… А затем услышал язвительное:

— Что, плохо тебе?

— Отстань, изувер, — простонал я.

— А вот! Не будешь напиваться как свинья. Терпеть не могу пьяниц.

— А я не пьяница.

— Ещё немного и хрюкал бы…

— Ничего подобного.

Я выудил его из одеял и взглянул на себя. На меня смотрело лицо баронета.

— Тьфу! И когда я стану самим собой?

— Тебе на всё про всё — три дня.

— Немало…

Что ж, хотя бы нос пришёл в норму. И это уже хорошо.

«Бэмс! Бэмс!» Я поморщился:

— И чего этот колокол всё трезвонит?!

— Извещает о начале занятий, тупица. Умывайся и пошли. А то на завтрак ты уже опоздал.

— Мог бы и разбудить!

— Мог бы, да не обязан.

— Хамло.

— От хамла слышу.

Я сделал над собой усилие, поднялся с кровати и подошёл к открытому окну. Солнце только-только поднялось над краем неба, позолотив воздух и окрасив стены комнаты в бронзовые тона… В лицо мне дунул свежий ветерок. Я высунулся по пояс и увидел, как по реке в сторону Королевского города плывёт парусник с гордо реющим флагом.

— Иди, а то ещё и на занятия опоздаешь, — проворчало Зеркало. Я провёл пятернёй по волосам и оглядел комнатку.

— Ух ты, Зеркало. У нас отдельная спальня.

— Так баронеты же…

Я заприметил умывальник, тазик, кувшин; стянул залитую вином одежду (а дурацкий берет я где-то раньше посеял) и немного поплескался, залив пол. Потом переоделся в чистое, пошарив в шкафу у баронета; вышел в коридор и влился в студенческий поток. Не сразу я разобрался, где какой курс. Но на моё счастье нас выстроили в холле именно по курсам и прежде чем отправить на занятия долго разглагольствовали о вреде пьянства с демонстрацией наглядного материала: моих вчерашних собутыльников. Несчастные протрезвевшие «свинки» готовы были сквозь пол провалиться, если бы сумели.

— Такими они до завтра и останутся, — злорадно усмехалось Зеркало.

А «чёртики» откровенно прикалывались и нагло ржали погромче некоторых студентов. Старшекурсники… Ничто их не берёт?! И даже преподаватели прятали улыбки. Потом всех распустили на занятия. И я вместе с первым курсом попал в огромную аудиторию, где студенческие места располагались амфитеатром, а преподаватель стоял где-то внизу за кафедрой и читал нам лекцию: «Об условиях написания и правилах волшебнописи». Я мало чего понимал в этом, но прилежно записывал, как и другие студенты, на выданном в начале лекции пергаменте. В столбик, под диктовку.

— Присматривайся к ситуации. Изучай, — бубнило Зеркало. — Сегодня вечером попытаемся добыть Пергамент. Если не получится — завтра повторим.

А я думал о том, что вот снова оказался на студенческой скамье и довольно жёсткой. У меня за полтора часа едва не окаменели ягодицы. А я ещё пенял на скамейки в экономическом. Знать бы… Одно слово — студент поневоле. Глядишь, такими темпами я превращусь в вечного студента, который ни в одном учебном заведении подолгу не задерживается.

— И почему ты не можешь превратить меня в «написателя»? — прошептал я, со злости пихая в кармане Зеркало. — Было бы дёшево и сердито. Я бы скоренько всё написал.

— Сначала добудь Пергамент и не толкайся.

После лекции нас разделили на группы и отправили в аудитории поменьше. Я действовал по наитию и подражанию — как все, так и я. И едва ни приблудился к чужой группе. Но меня удачно окликнули по имени: «Даффит!», к которому я довольно быстро привык благодаря вчерашним собутыльникам.

Нам раздали чистые пергаменты, назвали несколько тем и велели писать на одну из них, по выбору.

Голова у меня всё ещё побаливала, ведь аспирина или парацетамола в этом мире не было, а я не знал, чем их заменить.

— Это называется похмелье, — ехидно ввернуло Зеркало.

Во рту появился мерзкий привкус, и зверски хотелось пить. Естественно, я ничего толком не написал и сдал почти пустой пергамент. Да я и не знал, как и чего писать, а студенты вокруг меня прилежно скрипели грифелями. Какая знакомая картинка! Или у меня дежа вю?

К концу второй пары я уже рассматривал аудиторию и обратил внимание на тощенького паренька сидящего через проход от меня. Ничего примечательного — маленький, худенький с волосами светлыми как солома. Они топорщились в разные стороны, усиливая сходство с соломой. Один раз парнишка обернулся, будто почувствовав, что за ним наблюдают, и я успел заметить загорелое веснушчатое личико и огромные глаза. Так он же совсем ребёнок! Ему лет тринадцать всего, а то и двенадцать, на вид. Я готов был поклясться, что не больше. Неужели и таких детишек в университет принимают. А этот мальчишка написал больше всех, раньше других закончил работу и сдал пергамент. Или вундеркинд…