Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

– Угадал! Угадал!! Угадал!!! – несколько раз оглушительно громко прокричал леший, и тут поднял в древесной своей руки белую палку.

С ее кончика сорвался поток радужных брызг, поднялся вверх, и так же легко, как орёл паутину, разорвал ту, казалось бы массивную и несокрушимую тучу, которая нависала над Темнинкой. И тут же хлынуло изумрудно–яркое сияние большого мира, закапала с крыш, весело блещущая, и всё усиливающаяся капель. Вместе с птичьим перезвоном, распахнулись двери многих домиков, выбегала детвора, выходили дети – раздались счастливые голоса, смех – но тут же и оборвались – увидели лешего, с криками бросились хорониться в своих избах.

Тут в руке лешего появился белейший и уже раскрывшийся несколькими крупными, нежными листьями берёзовый росток, и Оля, светло улыбаясь, проговорила:

– Ну что ж, прямо сейчас и посадим… Только место надо выбрать.

– Нет – и выбирать, и сажать будете вы сами. Можете взять лопаты, и ходить, выбирать… сколько вам будет угодно; я же издали буду наблюдать; быть может и ветерком над вашими головами пролечу… Ну всё – больше на людей я не гневаюсь, а потому оставлю Темнинку – не стану больше пугать её жителей…

И после этих слов, взмахнул леший руками, и обратились руки его в крылья ястребиные, и сам он в ястребом обратился, в воздух взмыл, да и канул в небесах солнцем обильных. Тут только Алёша почувствовал и увидел, что руку его нежно греет оставленный лешим берёзовый ствол.

А к ним уже подбежал Ярослав:

– А я всё слышал! И домой успел сбегать! Держите лопаты. – и он действительно протянул две лопаты, которые схватил в амбаре Тимофеева дома. – А мне с вами можно?..

– А отчего ж нет? – улыбнулся Дубрав, который, казалось, помолодел лет на тридцать в этом весеннем сиянии.

Место для посадки выбирали не долго. Сразу же, как сделали первые шаги в этот сияющий мир, некая незримая сила повлекла их в сторону полей, которые за окраинами Тёмного леса распахивались.

Конечно тут им стало жарко и сняли они зимнюю одежку, повесили на ветвях окраинных деревьев; Алёша, оставшись босиком, словно мальчишка, со смехом бросился вперёд – и такое удовольствие было бежать по этой прогретой солнышком, взошедшей уже первыми травами земле, отбежав шагов на тридцать он повернулся и прокричал:

– Так бы, кажется и обнял всю её, родимую матушку землю… – и засмеялся – впервые за долгое время разразился этим действительно счастливым, звонким смехом.

Оля мягко улыбнулась ему в ответ, и проговорила:

– А вон и речка – Сестрой её величают…

И, не сговариваясь, в одно мгновенье все они почувствовали, что на берегу этой небольшой, насквозь прозрачной, веющей живительной прохладой речушке и надо посадить берёзку. Взялись за лопаты, и в скором времени была уже вырыта подходящая яма; причём при рытье не только сил не потеряли, но ещё и новых набрались – земля дышала на них так ароматно, словно только что испечённой из некой солнечной муки пышный каравай. Тут ещё и Жар примчался откуда–то со стороны деревни, и принялся носиться вокруг, подобно некоему весеннему, из животворного пламени сотканному божеству.

Их лица обласкал нежнейший ветерок, и Дубрав, улыбнувшись, проговорил:

– Ну вот – это леший, он нас труд благословляет.

– Хорошо раз так… – негромко проговорил Алёша, и опустил голову – вот опустился на колени перед тоненьким берёзовым стволом, обнял его ладонями.

– Чувствуешь, какая в нём сила? – улыбнулась Оля. – Пройдёт года – взойдёт высокая, стройная, раскидистая берёза. Столько тихой, блаженной радости подарит она тому путнику, который устанет, да присядет отдохнуть возле её ствола. Сколько вечной мудрости пропоёт ветерок в её кроне… Как хорошо в мире, правда?..

– Да… – шёпотом ответил Алёша, и по измученным, впалым его щёкам покатились слёзы. – Только… только не будет она здесь расти… Сейчас я её в Мёртвый мир возьму… – и уже громко, едва не криком. – И не вздумайте меня останавливать! Я всё это уже твёрдо решил! Ему, Ивану, нужна эта берёза! Она не замёрзнет – нет – я чувствую – в ней такая сила!..

Тут усилился, зашумел в окружающих, невысоких ещё травах ветер:

– А ты, леший!.. Конечно в твоей власти лишить меня жизни, заморозить; но я всё равно должен ему помочь, потому что он безмерно больше моего страдает! ВСЁ!!! – прокричал как отрезал, крепче перехватил берёзовый ствол, прижался к нему в поцелуе, закрыл глаза, и…

* * *

От могучего ветрового гула сначала даже заложило в ушах. А как этот леденящий ветрило ударил, обжёг хладом! Алёша лежал и чувствовал, что намертво прирос губами к изодранному, покрытому многочисленными наростами, давным–давно уже мёртвому стволу; но чувствовал он также – что внутри него облако… нет – целое небо солнцем наполненное! – и что небо это изливается в этот ствол.

Вот почувствовал Алёша, что светоносное небо, которое было в нём – полностью перетекло в ствол, и в груди теперь – только медальон, да пустота ледяная. Но и ствол уже не был прежним – он согревал, – железно–жёстким, но самым благодатным из всех стволов, которые когда–либо доводилось обнимать Алёше. Он уже мог отстранить губы, но не делал этого – целовал и целовал, пытаясь утешить своё исстрадавшееся, обмороженное сердце. Вдруг понял он, что нет уже ни свиста ветра, ни этих страшных, протяжных вековечных воплей – где–то близко пели соловьи, да травы благодатно, успокаивающе шелестели – послышался ему голос девичий – прекраснейший из всех… верно Олин?.. А потом негромкий, но мелодичный, бархатно–успокоенный мужской голос:

– Ну, вот и всё… Вот и позади страданье… Теперь искуплено всё… А была ли мука, была ли горечь?.. Была ли та жизнь далёкая, неразумная?.. Да нет – пожалуй что и не было – всё сон. А если даже и было, что ж с того?.. Было да прошло, и теперь не вернётся. Всё одно сон… Ну вот и пришёл к тебе, родимая. Долгими были странствия мои, но теперь, всё позади…И вот я стою пред тобою на коленях. Снизойди, возьми мою руку, и мы побежим по полям…

В голосе была светлая печаль, аурой окутала она Алёшу, и юноша наконец то обернулся, и увидел, что в двух шагах от него, прильнувши к тому же стволу, лежит, и шепчет это некий светлый старец с мудрыми очами. А вокруг – ах, какая светлая, родимая благодать вокруг! Летний день, пшеничные всходы, всё ярко, и с клубящимися облаками, и с переливами птичьих голосов, и так свято будто в храме, в которое вот–вот снизойдёт любимое Божество. Алёша отступил на несколько шагов, оглянулся на ствол Одинокой Берёзы, и понял, что она и была светоносным центром этого храма – ствол жил, переливался своей белизной. И вот – о прекраснейшее чудо! – из ствола выступили плавные, женственные руки, и легли на лоб старца – тот замер, потом прошептал тихо–тихо – но словно тёплым, не умирающим ветром тот шёпот на Алёшу повеял: