Тиа Атрейдес - Дети Грозы

— Убри! Где ты, шис тебя багдыр! — заорал Шиссек, вскакивая.

Ответом был шепот ветвей.

Шиссек зажмурился и потряс головой в надежде стряхнуть морок. Попятился и оступился.

Не позволив свалиться, его подхватили жесткие руки.

— Что ж вы так, достопочтенный? Неаккуратно! — раздался над ухом тихий холодный голос. — Так и упасть можно. Запачкаться.

— Или достопочтенный не боится запачкаться? — вступил девичий голос.

— Достопочтенный ничего не боится, — отозвалась эльфа.

— Достопочтенного не ловили…

— …не надевали ошейник…

— … не продавали за марку…

Голоса кружились, свивались в жгуты и жалили — он пытался отмахнуться, хотел бежать, но застывал, не понимая, кто он и где. Его засасывал водоворот образов, воспоминаний…

Игра в кости — он за столом, пьет вино и хлопает ладонью: мой выигрыш! Оборачивается и встречается с зелеными эльфьими глазами. На миг мир раздваивается, накатывает тошнота — и он видит себя со стороны, из темного угла. Пьяный хозяин подзывает его, хватает за волосы и толкает к незнакомцу. Слушайся, тварь!

Тряский фургон. Жара. Вторые сутки без воды: пока не подчинишься, пить не будешь!

Площадь. Представление. Толпа. Улыбки и смех. Жадный взгляд шарит по телу. Жесткие руки, рвущая боль в паху. Улыбайся, тварь! За тебя заплачено!

Он кричал и умолял — не надо! Но хозяин не слушал. Длинный клоун доставал плетку и обрушивал удары на его спину, смеялся над его слезами, пользовался его телом — раз за разом.

Он рвался из рук, что держали его — но не мог убежать от себя. От достопочтенного Шиссека и его похоти. От отчаяния. От боли, страха и унижения. От ненависти к хозяину. К себе.

Вскоре из Креветочной бухты вместе с провизией в крепость Сойки привезли слухи.

Первой услышали зловещую историю о лесной нечисти и темном колдовстве кухарка и рядовые, что помогали выгружать бочонки, мешки и корзины. К обеду новость расползлась по всей крепости.

Днем раньше в село приехал цирк. Но что за цирк! Кони еле плелись, пока не почуяли воду, и чуть не опрокинули один из фургонов, когда мчались к узкой речушке. Истощенные артисты шатались от голода. Две девушки с затравленными глазами под руки вывели из фургона высокого старика с трясущимися руками. Едва сердобольный рыбак подошел им помочь, старик заорал хрипло и страшно, и упал на землю, закрывая лицо руками.

Потом, когда напившиеся воды и умывшиеся циркачи добрели до таверны, узкоглазый хмир-жонглер поведал местным о том, что же случилось с циркачами.

После представления — при упоминании Сойки слушатели обменялись многозначительными взглядами — хозяин цирка велел немедленно уезжать, хотя полковник и разрешил артистам заночевать в стенах крепости. Они надеялись достичь села до полуночи, но внезапно дорога кончилась. Вокруг оказался непроходимый лес, а на артистов навалился колдовской сон.

Пробудившись утром, они обнаружили, что застряли всего в нескольких саженях от дороги. Стали проверять, все ли на месте, и не обнаружили хозяина. Достопочтенный Шиссек, за одну ночь постаревший на три десятка лет, вскоре нашелся безучастно сидящим посреди дороги. Но стоило Че Убри приблизиться, как старик принялся кричать, плакать и рвать с шеи невидимую веревку. С тех пор он не подпускал к себе никого кроме дочек.

Чуть не дюжину дней они не могли выбраться из леса. Раз за разом проезжали мимо одного и того же раздвоенного дуба. Безуспешно пытались найти ручеек или набрать ягод. Шли на журчание воды — прямо и прямо в лес — и через час, исхлестанные ветвями, выходили к той же дороге. Просили лесных духов выпустить их, предлагали все серебро, припасенное на черный день — но монеты, оставленные у корней старого ясеня, оставались нетронутыми, а из кроны дерева слышался злобный смех.

Не упомянул хмир только об одном. Что в крепости Шиссек продал эльфийскую девчонку. А зачарованный ошейник из гномьего сплава, разломанный на четыре части, нашли рядом с сумасшедшим клоуном.

Пока население крепости шепотом обсуждало причастность колдуньи Шуалейды к слухам, эльфийская девчонка сидела на подоконнике в покоях принцессы. Балуста болтала ногами, посматривала из окошка на лесистые горные склоны и близкое море. А принцесса Шу на пару со светлым уговаривали её остаться в Сойке.

После того, как они втроем гоняли бродячий цирк по лесам и оврагам, предложение выглядело очень заманчивым. Дружба с маленькой сумеречной обещала множество развлечений, должность компаньонки принцессы — приличный доход при минимальных обязанностях. И светлый Ахшеддин… Балуста сама ему кое-что обещала.

235 год. Второй день Праздника Каштанового цвета.

Суард.

Теплым, солнечным утром второго праздничного дня Хилл впервые пошел знакомиться с новым учителем.

Лавка маэстро Вольяна бие Клайвера располагалась в Старом городе, на улице Трубадуров. Наверное, это была самая яркая, веселая и безалаберная улица во всей столице. А каким еще может быть место, где обитают сплошь музыканты, поэты, художники и прочая странная и непредсказуемая публика?

Один конец зеленой улицы упирался в площадь Единорога, а другой плавно переходил в тропинку, убегающую под тенистые своды заколдованного леса. Опушку с мягкой травой и вечноцветущими кустами терновника облюбовала богема, давно превратив в некую противоположность помпезному Королевскому театру. Туда ежедневно приходили художники в компании мольбертов и симпатичных натурщиц. Там задумчиво грызли перья сочинители. Там, устроившись в тенечке, бренчали на мандолинах, гитарах и на всем, что только может бренчать, личности с травинками в художественно растрепанных гривах. Там вещали, обращаясь к терпеливым вязам наравне с публикой, трагики. И, конечно же, вечерами на опушке собиралась молодежь: оценить новые песни и пьесы, пофлиртовать и повеселиться.

Двухэтажный дом белого камня с высокими окнами, резными балкончиками и мозаичными простенками выходил одной стороной на улицу, а другой на площадь. Дубовая дверь с бронзовыми скрипичными и басовыми ключами, отрываясь, скрипела первые шесть нот всенародно любимой песенки про веселую вдову. А за дверью, в прохладном полумраке, таилась сокровищница. Волшебная пещера, где жили, дышали и ждали прикосновения скрипки и кларнеты, гитары и гобои, лютни и ксилофоны… Инструменты выстроились на полках, расположились на специальных подставках и по стенам. Они подмигивали и шептали: «Дотронься скорее, послушай, как я спою для тебя!» Множество голосов: медных и деревянных, басовых и сопрановых, гулких и звонких… Хилл потерялся в хаосе призрачных звуков.