Тиа Атрейдес - Дети Грозы

Он вибрировал узлами напряжения, скрипел — ключом, вставленным в скважину. Он — ключ — еще не повернулся до конца, не отпер замок. Лишь ослабил: магическое слово «если», точка пересечения вероятностей. И одна из этих вероятностей уже капнула кровью мага на белый лен, разомкнула цепь. Не совсем. Почти не тронула — слишком мал шанс, что оскорбление признает хоть кто-то, кроме помешанного посла. Но достаточен, чтобы при некотором везении Мардук продержался этот час. Даст Светлая, он сохранит для Империи мир, а для Сашмира, возможно, саму жизнь.

— Я, Дайм Дукрист, сын Императора Элиаса Второго Кристиса, клянусь совершить Бусиг-да-хире в том случае, если Конвент признает меня виновным в оскорблении Сашмира. Именем Светлой!

Боль черной стихии прорвалась вспышкой света, оставив Дайма дрожащим и задыхающимся. Он еще не переиграл Паука. Он еще не остановил Рональда — но Шу еще не шагнула за пределы комнаты.

— Ваше Величество, прошу позволения покинуть вас и заняться организацией дознания, — не совладав еще со срывающимся голосом, обратился к королю.

— Разумеется, Ваша Светлость, — кивнул Мардук.

— Мы протестуем, Ваше Величество, — начал возражать посол.

Но Дайм уже не слушал. Он почти бежал к Рассветной башне, выставляя на пути Рональда щит света. Шквал огня и смерти ударил, ожег новой болью. Темный давил со всей силой, вплетал все новые заклинания. Но Дайм держал щит, закрывая Шу и считая её шаги. До башни сто… девяносто… Вместе со счетом в мозгу билось: успел! Слава Светлой, успел! Дальше будет проще. Лишь бы хватило сил…

Скорее, скорее! — кололо нетерпение, подхватывал ветер за окном, звенели в унисон хрустальные подвески люстры и тикали настенные часы.

Скорее! — подгоняло отчаянное биение сердца.

Шу не понимала уже, то ли она сама так хочет поскорее шагнуть в неизвестность, то ли это башня зовет ее. А может быть, она просто не могла уже различить, где она, а где Источник. Но — неважно! Ничто не важно, кроме безумства лиловых и синих вихрей, треска белых и голубых молний, сизых клочьев тумана, вцепившихся в подол, в рукава, в волосы — и тянущих: скорее!

Она плохо понимала, почему Эрке стоит у двери, не давая пройти. Почему Баль держит ее ладони и твердит о просьбе Дайма. Ведь он сам сказал — иди! Зачем ждать? Чего?

— Еще немного, Шу, пожалуйста! Еще три минуты… — прорывался сквозь песни урагана голос подруги. — Вспомни заклинание, Шу! Вот, посмотри сюда…

Под носом очутилась раскрытая книга. Со страниц ее, прямо по муравьям рун, полз сиреневый туман, шептал: идем! Скорее!

— Ты же хотела взять зверушку. — Эрке снова совал в руки что-то ненужное и уговаривал, словно маленькую. — И артефакт, Шу! Возьми ларец.

Шу не хотела отвлекаться — голоса мешали слушать чудесные мелодии дождей и самумов, любоваться строгими линиями цунами и росчерками гроз. Но друзья были так настойчивы! Шу не хотела их обижать.

— Давай, спасибо. — Постаравшись улыбнуться, она взяла у Эрке мешок. — Пора.

— Не сейчас, Шу! Подожди, там опасно! — Светлый не пускал ее. — Дайм просил не выходить до половины десятого, ты же обещала!

Любимое имя на миг вырвало Шу из объятий штормовой грезы. Обеспокоенные лица друзей выплыли из облачной круговерти, а колба в руках Баль обожгла глаза сиянием Света.

— О, чуть не забыла!

Шу осторожно, как величайшую драгоценность, взяла заключенную в стекло кровь мага. Почудилось, что в сосуде мифический эликсир бессмертия, густой и сладкий допьяна. Стоит лишь отпить глоток, и вся сила и жизнь Дайма перельются в нее…

Внезапное понимание, что за сокровище доверил ей любимый, окатило ледяной волной ясности. Наваждение Источника отступило. Но осталось тиканье часов: обещала, обещала! И осознание опасности.

Готова. Шагнуть за край. Рискнуть — жизнью, рассудком и душой.

Колба в ладонях пульсировала теплом живого сердца, шкатулка в мешке источала еле уловимые миазмы тлена, секундная стрелка отщелкивала последний круг. Дверь из комнаты светилась последней, призрачной, уже ненужной защитой. А за дверью…

За край, за край, — пробили часы.

И Шу шагнула за порог.

Следующего шага она не помнила — или следующей сотни шагов. А может, она и не шла вовсе, а летела рассветной дымкой сквозь нарисованные стены, обтекая бумажные фигурки людей. Опомнилась только в башне Заката, на втором этаже: свет в ладонях бился так горячо и остро, что боль проникла до самого дна, осветила дальний закоулок, где пряталась маленькая девочка по имени Шу. Алая боль смыла песчаные стены и растворила сказочных чудищ, оградивших ее от безумства реальностей, выплеснулась на белизну берега рунами: долг, дружба, любовь. Разум. Жизнь. Жгучим багрянцем под зажмуренными веками боль начертала: Дайм.

Сквозь забвение и покорность судьбе, сквозь патоку грез и сбывшейся мести она рвалась вверх, к родному голосу, зовущему: сюда, Шу! Наперерез бросались хищные тени с треугольными плавниками обид и сотнями игольчатых зубов страха. Десятки глаз стыдили, десятки голосов укоряли и грозили — липкими щупальцами тянули обратно, ко дну покоя и уютного незнания. Но Шу не останавливалась. Она рвала паутину наваждений в стремлении вспомнить, осознать себя…

Она открыла глаза, вздохнула — глубоко, со всхлипом. Вокруг вихрились лиловые, синие и белые потоки. Словно художник налил в стакан краски и размешивал — все быстрее и быстрее, так, что те почти выплескивались наружу — а Шу смотрела на красковорот со дна. Оторвавшись от завораживающей красоты, она опустила взгляд на свет в ладонях. Шепнула: «Дайм? Ты здесь?» Вместо ответа розовые блики ласково погладили ее по лицу, скользнули прочь — к мраморному диску, затем к лестнице наверх.

— Да, я помню, — уже в полный голос ответила Шу. — Сейчас, Дайм. Иду.

Источник словно ждал ее слов: вихревые потоки немного утихли и отступили. Мир с громким хрустом встал на место… или не совсем на место. Шу огляделась в попытке понять: что изменилось? Чуть ярче стали цвета или чуть вкуснее воздух? Чуть яснее переплетения вероятностей — и чуть глубже корни причин? Хотелось остановиться, всмотреться, но горячее биение в ладонях напоминало: торопись! Пока помнишь себя, сделай что должно.

Она прижала левой рукой колбу к груди, вздрогнув от удовольствия — показалось, что вместо стекла под ладонью крохотный детеныш пумы. Черный, мягкий, с шелковой шерсткой и светлой бирюзой глаз. Он урчал и ластился, обещая не выпускать острые когти, пока Шу не забывается. Она забеспокоилась, уловив страх звереныша. Потянулась мысленно к Дайму: где ты? как ты? Но зубки тут же вцепились в руку: не отвлекайся!

— Как скажешь, светлый учитель, — шепнула в настороженные черные уши и улыбнулась.