Тиа Атрейдес - Сумрак и Гитара

Одним взглядом оценив открывшуюся картину, Лунный Стриж невидимым вихрем налетел на пятерку озверелых тварей, вырывая глотки, проламывая тонкие височные кости и расшвыривая агонизирующие тела. Он не стал даже вынимать оружие, дав волю ярости — Тёмный Хисс любит пить смерть через руки Посвященных. Раненый разбойник не успел толком понять, что за странная напасть приключилась с приятелями, как свистящая тьма обрушилась на него, и он отправился вслед за остальными.

Лунный Стриж боялся присмотреться к мертвым телам, боялся отереть кровь с лица умирающей девушки… и слышал где-то по ту сторону Тени злорадный смешок.

Павена снова застонала, и он опустился на землю рядом, прикладывая флягу с водой к искусанным, разбитым губам. Вода полилась по щекам, промыла в кровавой маске чистые дорожки, губы слегка приоткрылись. Девушка рефлекторно глотнула, приоткрывая затуманенные болью полубезумные глаза. Она не узнавала человека, склонившегося над ней. Боль и животный ужас — всё, что осталось от неё. И желание умереть поскорее, только бы не бояться больше.

— Павена… — Глаза оставались такими же бессмысленными и туманными. — Прости, милая.

Лунный Стриж бережным и точным прикосновением к тонкой, покрытой кровоподтеками и ссадинами шее прекратил её страдания, и нежно поцеловал ещё теплые, но уже неживые губы.

До Хурригсы Лунный Стриж добрался без особых затруднений, оставив десять человеческих и четыре лошадиных мертвых тела в овраге неподалеку от тракта. Пришлось, конечно, изрядно задержаться, перетаскивая тела и заваливая их ветками, но не оставлять же у дороги, чтобы у каждого прохожего возник естественный вопрос — если здесь и путники, и разбойники, то кто ж тут был ещё? Хоронить их по всем правилам Лунный Стриж просто не мог — на это ушел бы целый день, и выкопал только одну могилу, для Павены. Собрал у остальных все оружие и мало-мальски ценные вещи, и положил с ней рядом, покрыв свежевскопанную землю дерном, чтобы никому не пришло в голову полюбопытствовать, что здесь спрятано. Прочел импровизированную молитву Светлой Райне, потому как настоящих не знал отродясь. И всю следующую ночь продирался сквозь сплетенные колючие ветви, раздираясь в кровь об острые сучья, слыша, как Павена зовет его, и снова не успевая… и снова закрывая невидящие глаза.

Слишком занятый собственными переживаниями, он почти не обращал внимания на происходящее вовне, отмечая только явные признаки приближения бедствия под именем «Пророк». Все больше бедно одетых, даже оборванных путников попадалось навстречу, в основном женщин с детьми и стариков. Все неприветливей встречали в придорожных поселениях бродячего менестреля, всё больше заброшенных домов с укором взирало на мир мутными окошками. К счастью для местных лихих людей, никто из них не польстился на одинокого музыканта, хотя Лунный Стриж иногда выискивал взглядом — не сидят ли лесные удальцы у дороги? Свернуть пару-другую немытых шей он бы сейчас не отказался.

В последнюю ночь перед Хурригсой он провел в небольшой деревушке всего в лиге от города. Поначалу местные жители отворачивались, завидев паренька с гитарой, а одна молодая женщина кинула в него из-за забора комком грязи. Ни одного приветливого, ни даже просто спокойного лица, только страх и озлобление, гнев и горе — и половина дверей заколочена.

Лунный Стриж не стал и пытаться пороситься на ночлег, уселся на бревно с краю пыльной деревенской площади, молча расчехлил гитару, и так же молча заиграл. Не для сельчан, для себя. Всё, что терзало его последние дни, всю свою боль и разочарование, вину и горе он выплескивал звоном и плачем струн в темнеющее небо, в густой, застывший вечерний воздух. Лунный Стриж рассказывал свою печальную повесть звенящим цикадам и ночным птицам, первым звездам и пустым окнам.

Вскоре вокруг собрались почти все оставшиеся в деревне люди. Они подходили тихо, пряча глаза, и, не говоря ни слова, останавливались неподалеку. И просто слушали случайно забредшее в их грустную жизнь музыкальное волшебство, откликающееся в душах, исторгающее слезы из глаз и дарящее успокоение сердцам.

Когда смолкли последние звуки, так же тихо селяне разошлись по домам. Лишь та самая женщина, что запустила в него грязью, не ушла. Она стояла напротив, не утирая слез, и смотрела на него. Смотрела, как он осторожно убирает гитару в чехол, как набирает воду из колодца и пьет, как закидывает за спину гитару и дорожный мешок, как делает первый шаг прочь из селения, мимо неё… и тогда она, всё так же не говоря ни слова, приблизилась и взяла его за руку.

На следующее утро, с рассветом, Лунный Стриж продолжил путь.

Когда он уходил, женщина, с которой он так и не перемолвился ни словом, ещё спала, мирно свернувшись клубочком и улыбаясь чему-то своему. Несколько секунд он постоял, глядя на неё и осматривая при свете наступающего дня её дом. Судя по нескольким сложенным на сундуке мужским вещам и огромному топору, воткнутому в колоду под окном, муж покинул её не так давно. Не надо было быть оракулом, чтобы догадаться, куда он подался. Так и не разбудив женщину, Хилл взял одну из чистых рубах с сундука, положил сверху несколько монет и тихо прикрыл за собой дверь.

Войти в Хурригсу оказалось не так просто — тракт был забит повозками горожан, не желающих оказаться в городе, занятом армией мятежников. В воротах толчея стояла невероятная. Телеги сталкивались и застревали, придавливая обезумевших от криков и боли лошадей, между ними пытались протиснуться целые семьи, не имеющие лошадей и везущие скудные пожитки на ручных тележках либо же просто на себе. Лунный Стриж с трудом пробрался в ворота, не меньше дюжины раз обруганный удирающими от опасности жителями города.

На небе сияло ласковое весеннее солнце, но не могло рассеять мрак обреченности, такой густой и въедливый, что им, казалось, пропитались даже булыжники мостовой. Хурригса ещё делала вид, что сопротивляется, и на стенах её толпились солдаты при полном вооружении. Но с первого взгляда становилось понятно, что город сдастся сразу, стоит Пророку потребовать открыть ворота.

Пробираясь по узким улочкам, Лунный Стриж прислушивался к разговорам прохожих. Ничего нового и интересного он так и не услышал — обыкновенные слухи и бредни перепуганных до смерти людей. Зато на центральной площади, перед ратушей, на это самое интересное он буквально наткнулся. Три человека в белых балахонах и с обритыми головами вещали с перевернутой телеги собравшемуся народу, потрясая в воздухе грубыми деревянными кругами, окрашенными в белый же цвет, символами Светлой Райны.

Смысл их выкриков сводился к увещеванию горожан открыть ворота Пророку, пасть перед ним ниц, уверовать и присоединиться к Армии Справедливости. Проповедники с фанатично горящими глазами обещали, что все скопом уверовавшие будут сразу внесены в списки чистых и праведных, после смерти прямиком и без очереди пойдут в Страну Звенящих Ручьев, под сень Светлой, а ревнители скверны отправятся к Тёмному Хиссу, как только попадутся в руки Новых Священников.