Элисон Бэрд - Империя звёзд

Она сделала глубокий вдох.

— Мандрагор, вся моя суть говорит мне вот что: «Если один младенец не имеет значения, то ничто вообще значения не имеет».

— Похоже, что ничего вообще, Эйлия. Оставь человечество идти своим путем. Пусть идет к погибели, если хочет. — Он отвернулся от пейзажа, будто в отвращении. — Эти люди расскажут тебе величественные и славные истории о своем городе, своей истории, своих идеалах. Но с этой высоты я видел, как расползается этот город-государство, и я видел, что он на самом деле такое: огромная раковая опухоль, своим неуправляемым ростом отравляющая землю вокруг себя. Люди любят думать, что моругеи — противоестественные, отвратительные создания. Но они чудовищны лишь по своей внешней форме. Война, убийство, каннибализм — что бы они ни делали, нет в этом ничего такого, чего не делали бы люди в то или иное время. Под своей уродливой оболочкой они совершенно от вас не отличаются, вот почему они внушают вам отвращение. Вот, например, царь Роглаг — он низкий, порочный, коварный, подлый, абсолютно лишенный совести, щепетильности или высоких чувств. Но он никогда не всадит мне нож в спину, потому что я не дам ему подойти сзади. По-настоящему опасны те, кто предлагает тебе вечную дружбу и верность. Рог может мне сделать любую пакость, но никогда не сможет обмануть моего доверия.

Ложь и передергивания — к этому она была готова, но не к этой беспощадной атаке правды. Она молча смотрела на город и на миг увидела его новыми глазами. У него были все черты человеческой души, поняла она, с ее возвышенными пиками и черными провалами, с ее смесью мрака и света.

— Но я вижу и добро там, внизу, — возразила она; вспомнив Маг и ее щедрость.

— Да, там оно есть, — неожиданно согласился он. — Своего рода добро, хотя и не то, о котором ты думаешь. Возьмем, например, розы в садах дворца.

— Розы? — повернулась она к нему. — При чем здесь они? Я считаю их красивыми.

— Правда? А мне они кажутся уродливыми. Переростки, слишком большие — многие даже аромата не имеют. Их подкрутили, поменяли, чтобы подходили под некоторые человеческие понятия о красоте. А эти жирные изнеженные собачки, которых так любят придворные дамы, — можешь ли ты поверить, что их предками были волки, охотящиеся в диком лесу? Люди не могут устоять против искушения извратить природу, создавая уродства, и то же верно и для архонов. Древние хотели создать новый вариант человечества. — Он стоял, пристально вглядываясь в сад. — Красивых, нежных, безобидных людей. Своих комнатных песиков.

— Элеи счастливы.

— Слишком счастливы. Они живут в раю дураков, и потому они обречены: куда им против вторжения моругеев или зимбурийцев, против мощной, жадной, ненасытной жизненной силы, которую эти расы воплощают. Элеев просто сметут.

— Но это ужасно! — воскликнула она.

И опять в его словах была правда.

Он пожал плечами.

— Таково положение вещей. Бога как такового не существует — есть лишь идиотическая сила, порождающая жизнь и системы живых существ, но у нее нет ни предвидения, чтобы не совершать ошибок, ни ума, чтобы их исправлять. И все же она хозяйка не такая жестокая, как архоны, которые гнули и выворачивали природу ради своих целей. У силы жизни хотя бы нет любимчиков: ко всем живым существам она относится одинаково, с одним и тем же высоким безразличием. И вот так, случайным поиском, она создала нечто драгоценное: свободу. Только это и важно — свобода зверям бегать в диких лесах, свобода людям управлять своими делами самим, даже уничтожить себя, если до этого дойдет, свобода для Эйлии поступать со своей жизнью так, как она хочет. Ты бы никогда не выбрала ту роль, что тебе дали. Так оставь ее, освободись от нее. Останься на Неморе.

Без толку; их разговор всегда скатывался к одному и тому же.

— И оба будем жить здесь в изгнании? — спросила она. — Оба навеки отрежем себя от человечества?

— А почему это тебя волнует? Сейчас, когда ты знаешь, что никогда к нему и не принадлежала?

К ночи щели зрачков расширились, и глаза Мандрагора превратились в озерца тьмы. Эйлия с трудом отвела взгляд от них к начинающим появляться звездам. Одна была большая, красная, как тавро, другая, побледнее, сияла совсем рядом. Эйлия задержала дыхание. Конфигурация слегка отличалась от привычной, но ошибки быть не могло. Это горел огненный шар Ютары, Глаза Змея, а рядом с ним его скрытая спутница Лотара — черная звезда, которую ни один глаз не видит.

— Как они близко! — воскликнула она. — Я про валейские миры.

— А, да. — Он тоже поднял глаза к небу. — Я там бывал. На Омбаре, планете, которая вращается вокруг Ютары, и могу тебе сказать…

— На Омбаре! — выдохнула Эйлия. — Ты был — там!

Зрачки его превратились в черные дыры, впитывающие свет, будто сами стали черными звездами.

— Да. Любопытное местечко. Он так медленно вращается, этот Омбар, что период вращения совпадает с оборотом по орбите, и одна сторона планеты вечно обращена к солнцу, а другая лежит в вечной тьме. На Омбаре ночь — это не время, а место. И это место мы все хорошо знаем, хотя мало кто из Талмиреннии когда-либо там побывал. Дело в том, что моругеи рассказывают много историй о Ночной Стране и тварях, что прячутся там в темноте, а за многие века эти истории нашли дорогу в самые мрачные сны человечества.

Почему-то его слова и осознание, что он побывал в мире зла, наполнили ее каким-то ужасом. Она чуть отодвинулась, и он поспешно сказал:

— Хватит об этом, давай о чем-нибудь другом. Второй день прошел. Ты рассмотришь мое предложение?

— А что, если я его не приму? Не верю я, что ты причинишь мне вред, Мандрагор, — ответила она, ободренная внезапным воспоминанием о кинжале, повернутом к ней острием. — Ты уже мог это сделать. Что бы о тебе ни говорили, я видела тебя настоящего, и ты — не убийца.

— Польщен, — сухо произнес он. — Убийца — нет, надеюсь, что нет. У меня действительно имеются зачатки совести. Иногда случаются ее угрызения, вроде приступа подагры. Но Камень и твои так называемые опекуны изо всех сил стараются превратить тебя в неумолимую и неодолимую Силу, а это уже совсем другое дело. Ты — орудие архонов, последнее оставшееся проявление их воли властвовать над мирами. Не тешь себя иллюзиями, Трина, — я буду сражаться с тобой, если придется, если ты и твои союзники меня вынудите. Не воображай, что меня остановят какие-то дурацкие сантименты, или твоя молодость, или то, что ты — женщина. Я всех своих противников принимаю всерьез, хотя я не столь беззаконен, как думают некоторые. Напротив, я повинуюсь единственному закону, который признает и сам космос: закону джунглей, закону выживания. Это немереи спорят против порядка вещей, а не я.

Она почувствовала, что говорит он это без намерения ввести ее в заблуждение. Слова его были искренни, глубоко прочувствованы, как бы ни были ошибочны лежащие в их основе верования, и она поглядела на него с внезапным пониманием.