Марина Волкова - Ожерелье вечности

По мере того, как Николай говорил, Витюша терял объём и интенсивность окраски. Разряды становились всё меньше и реже, пока не прекратились совсем. Он принял прежний свой облик и жалобно спросил:

— А что же мне теперь делать?

— Прими себя, полюби себя настоящего, будь самим собой! Ты имеешь право быть самим собой, нравится это кому-то или нет. Никто и ничто не совершенно под луной, ты замахнулся на несбыточное, потому и поплатился. Мне жаль, конечно, что ценой этого понимания стала твоя жизнь, но это был только твой выбор. А я лишь показал тщетность твоих усилий, хотя теперь я понимаю, что надо снисходительнее относится к слабостям других. Прости меня. Я тоже на тебя не в обиде. Разойдёмся по-хорошему.

Витюша смешно почесал в затылке и, озадаченно присев на камушек, сказал:

— Но я так долго жил с этой обидой, с надеждой отомстить, что не представляю, что буду делать дальше.

— Вот это мы и обсудим, — сказал Николай и широким жестом пригласил Витюшу в пещеру.

Отец Леон облегчённо вздохнул и взялся убирать поле битвы.

А Маняша испуганно забилась в угол при виде Витюши, вплывающего в пещеру, но, увидев невредимого Николая, не смогла сдержать радостного восклицания. Николай успокоил её, прижал к себе, заглянул в синие глаза и игриво предложил:

— Хочешь подружиться с Витюшей? Он сможет не только защищать тебя, но и помогать. Зло многолико. Некоторых людей невозможно убедить поступать лучше, они понимают только угрозу, а то и наказание. Это как с несмышлёным малышом, — если объяснять, не поймёт ещё, а если шлёпнешь, сразу доходит.

Маня посмотрела на светляка. Тот, приосаниваясь:

— А что, я смогу! Перепугаю всех до смерти!

— Ну, до такой степени, пожалуй, и не надо, — сказала Маня. — А в остальном, пожалуй, я согласна.

Витюша оживился:

— Вот и славненько! Сделаем всё в лучшем виде. Все будут ходить у нас по струнке и…

— Но, но, но! — Николай остановил Витюшу, — ты опять! Только не надо, пожалуйста, вкладывать теперь в это всю свою душу на двести процентов. Иначе наступишь на те же грабли. Значит так. Помогаете друг другу аккуратненько, осторожненько, чтобы не навредить окружающим и повернуть развитие ситуации к более правильному развитию и только. А то знаю я тебя. Опять переборщишь и всё испортишь своим усердием. Договорились? Маня будет твоим сдерживающим фактором, она девочка разумная.

Маня не утерпела:

— А ты, Николай? Почему о себе не говоришь, как будто прощаешься?

— Понимаешь, Маня, я здесь пришелец, не навсегда. Когда-то я вернусь в свой мир, и мне будет приятно думать, что ты под надёжной защитой.

— Да, да! Я защищу её, не беспокойся! — Витюша даже запрыгал, роняя искорки.

— Угомонись, а то ещё и тут пожар устроишь, — сказал Николай. Маня вдруг заметила его бледность, всполошилась и заставила его прилечь. А Витюша отправился помогать монаху, немало его этим удивив. Отец Леон, развлекаясь, перед светляком крестил землю и тот, спотыкаясь и роняя искры, вынужден был облетать это место. В отместку Витюша пришпиливал разрядом рясу священника сзади и тот, тоже спотыкался, пытаясь сойти с места. В общем, работали весело, и к вечеру плато перед пещерой приобрело почти прежний вид, о произошедшем здесь грандиозном выяснении отношений напоминала лишь горелая трава.

Обед был суматошно — радостным, ощущение облегчения витало над столом. Особенно радовалась Маня — всякая вражда была чужда её натуре, и столь шумное примирение вызывало в ней чувство ликования и невольной гордости за Николая, что обошлось без насилия, силой убеждения был закрыт давнишний конфликт, грозящий всем им чуть ли не смертью. Нельзя было не заметить и роль во всей этой истории отца Леона, поэтому она не удержалась и похвалила его:

— Отец Леон, мы очень благодарны Вам за предоставленный кров и за Вашу бескорыстную помощь, за то, что основной удар разъярённого Витюши приняли на себя.

— Да, да! — присоединился и Николай, — прямо даже и не знаю, что бы мы без Вас делали! Вообще, как Вы оказались здесь, в горах, в одиночестве?

Отец Леон, раскрасневшись от похвалы, невольно расправил плечи и стал рассказывать:

— Я родился в Лесбурге, в городе на лесной равнине. Мой отец был самым уважаемым человеком в городе, по сути, его хозяином. И мне, как старшему в роду, предстояло со временем занять его место, к чему отец готовил меня с любовью и всем возможным старанием. Когда мы с братом подросли и стали обращать внимание на прекрасный пол, то надо же было случиться такому, что мы оба влюбились в одну девушку, дочь священника Анну. Она была красива какой-то одухотворённой красотой, набожна и скромна. Как я обрадовался, когда заметил, что она не равнодушна ко мне и удвоил усилия, стремясь закрепить успех, не задумываясь о реакции брата, о том, как больно ему было видеть происходящее. Он был младше меня, поэтому родители его баловали, стараясь исполнить все его желания. Поэтому, заметив, что Анна выбрала меня, он впал в раздражительность, капризы его становились всё изощрённее, он искал любую возможность, чтобы развлечься и отвлечься от ревнивой ненависти к нам. Но удавалось это ему плохо, всякий раз, видя меня, он вспоминал о своей несчастной любви, а, когда разговоры пошли уже о свадьбе, вообще лишился покоя. Оскорблённое самолюбие толкнуло его на отчаянный шаг — он стал шантажировать родителей своим самоубийством, если они не отменят свадьбу. Все сначала, в том числе и я, отнеслись к его угрозе несерьёзно, но наше отношение изменилось после того, как брат сделал попытку осуществить задуманное. Мы были так все напуганы его решимостью уйти из жизни, что невольно задумались о том, как поправить положение. После долгих раздумий было решено свадьбу отложить до более благоприятного момента, а брата, под присмотром, отправить в артель лесорубов в надежде, что тяжёлая физическая работа пойдёт на пользу его душевному состоянию. Но он не смог там долго находиться. Обманув приставленных к нему людей, он сбежал и вернулся в город. Первым делом он нашёл Анну и, угрожая самосожжением, потребовал от неё клятву никогда не связывать свою жизнь со мной. Анна, обливаясь слезами, была вынуждена уступить ему и пообещать, что разорвёт со мной всякие отношения. Он потащил её в церковь и потребовал, чтобы она ещё раз поклялась на Библии. Анна, надеясь, что это поможет успокоить его, повиновалась, практически лишившись чувств. Он воспользовался её состоянием, оглушил её и изнасиловал. Удовлетворённый своей местью, он немедля, со злорадством, сообщил мне и родителям о происшедшем. Ослеплённый болью, я побежал к церкви и, не найдя там любимую, попытался встретиться с ней в доме священника, её отца. Но меня к ней не пустили, а её отец посоветовал не беспокоить её никогда, — обет, принесённый ею в церкви, положил конец нашим отношениям и о свадьбе больше не может быть и речи. А вот моему брату необходимо явиться и попросить её руки, как полагается. Лишив её чести, он обязан был на ней жениться. Именно это он попросил передать моим родителям и брату. Случившееся несчастье было настолько громадным, что не умещалось в моём сознании. Не желая видеть родных, я договорился с отъезжающим обозом леса и уехал из города. Что там было дальше, я не знаю. Время и Господь залечили мои раны, я всех простил и сны мои спокойны…