Анатолий Нейтак - Уроки гнева

— Они целы, — молвил Пламенный. — После всего, что было, Льды Славы уцелели.

"Здесь пахнет смертью, печалью и временем", — сообщила Лаэ.

Эхагес положил ладонь на загривок чёрной лисы, приглаживая вздыбленную шерсть. Он сам тоже чувствовал этот бесплотный запах.

— Идём, — Владыка сделал первый шаг навстречу каменным громадам.

Подобные двум утёсам, светло-серые в редкую чёрную полосу, Льды Славы странным образом не подавляли. Возможно, Гесу только казалось, что этот великий монумент добавляет ему роста. Созданные тастарами и для тастаров в дни славы их, сдвоенные колонны — он чувствовал — были одной из святынь этой расы… насколько у столь холодной и рассудительной расы разумных вообще могут быть святыни. Лаэ сказала: "Здесь пахнет временем". Эхагес сказал бы немного иначе: "Здесь пахнет памятью". Он догадывался, что они увидят, когда взойдут по ступеням к арке входа. Да, догадывался. Почти знал.

И всё равно увиденное за порогом Льдов, а ещё больше воспринятое там иными чувствами, потрясло его.

Лаэ-лиса фыркнула, попятившись. Превратилась в девушку. Мотнула головой, сжала виски ладонями. Эхагес прекрасно понимал её, и не только потому, что ловил чёткое и резкое эхо её спутанных в бурелом чувств.

— Здесь, во Льдах Славы, покоятся лучшие из лучших. — Произнёс Пламенный. Голос его подхватило пещерное гулкое эхо. — Не более ста тастаров в каждом поколении признавались достойными стать частью этого. Только те, кто воистину приблизился к совершенству, и только те, кто соглашался войти в вечность — так. Многие из признанных достойными уходили так же, как большинство: через всесожжение возвращались телом и духом в круги жизни, в великие вихри безличного творения. Но у них уже ничего не спросишь, а у тех, кто остался здесь, можно получить ответ. Идите за мной, если хотите.

Но Лаэ не пошла, и Эхагес остался тоже. Он не хотел оставлять орлэ… а ещё он не смел тревожить покой мёртвых тастаров. Таких чужих… лишь здесь, среди слежавшихся палой листвой тысячелетий молчания, становилось явным, насколько чужих. Не более ста в каждом поколении, сказал Пламенный. Не более ста… но Гес был бессилен подсчитать упокоившихся во Льдах. Их были несчётные тысячи, миллионы… ряды их, скованные магией и холодом, уходили вдаль и вниз за пределы доступного чувствам.

— Пойдём наружу, — попросила Лаэ. — Пойдём!

И Эхагес, обнимая застывшие плечи орлэ, вывел её наружу.

Владыка не возвращался долго. Несколько часов.

Медное солнце мира Краалт утонуло в дымке обманчиво близкого горизонта. На небе, вернувшем свой исконный чёрный цвет, проступили бледные тени незнакомых созвездий. Заметно похолодало. Впрочем, ни Гес, ни Лаэ не страдали от этого. Молча сидели они на ступенях Льдов, прижавшись спиной друг к другу и слушая пустыню, пока из-под арки не вышел медлительный усталостью Пламенный.

Вышел и сел рядом, парой ступеней выше.

Ночь молчала, порой тихо вздыхая голосами ветра. Помаргивали звёзды, силясь разглядеть тёмные фигурки живых из своей бездонной перевёрнутой глубины. Из недр тверди же долетало — тише шёпота — бледное эхо громов земных.

Звёзды успели переползти по своему чёрному ложу на половину ширины ладони, если не больше, когда Владыка пошевелился и заговорил. Слова тастар-мид слетали с его губ, и чудилось, что они шуршат, как струйка сыплющегося песка; и даже через контакт мыслей Эхагес улавливал едва половину всех обертонов смысла, а Лаэ — ещё меньше. Но никто из них не решался перебить тастара, ведущего рассказ о крушении мира.

Сломив силы тастаров, пришедшие в Краалт Могучие не успокоились. Напротив! Казалось, что тяжкий гнев их лишь разгорелся сильнее. Видно, между победителями возникли ссоры; видно, одни хотели уничтожить даже память о существовании древней расы, не желавшей перековаться в духе Круга Славы, влиться в чуждое единство и подчиниться идее, а другие им препятствовали. Нельзя объяснить иначе то, что Льды уцелели в пекле битвы Могучих — битвы столь яростной, что и спустя столько лет ни единая травинка не сумела прорасти на перепаханном, обезображенном лике мира. То, что в Краалте вообще уцелело что-то живое — верно, ещё одно нечаянное чудо, если только несколько Могучих не защищали островки жизни от равных себе и последовательно, и упорно.

Ссоры пришельцев позволили остаткам рода тастаров уцелеть. В то время пришлось им оставить гордость свою и таиться, подобно роющим норы неразумным созданиям. Поисковые отряды пелэ, мараков, людей, леготтов, фирзи и других захватчиков лезли в каждую щель, выискивая выживших… но Краалт велик, и разных щелей в нём больше, чем можно обыскать, даже имея в своём распоряжении миллионные армии. А тастары, решившие скрываться, делали это хорошо — как вообще всё, за что брались. Стали они семенами памяти и жизни, упавшими в рыхлую почву; и ссора Могучих, забывших о них, уподобилась завывающей зимней вьюге, что тщётно пытается выстудить семена в глубине, но лишь защищает их, засыпая покровом снега.

У вьюг есть ещё одно свойство: они не вечны.

Перестала сотрясаться твердь от шагов великих сил. Утихли ураганы, более не гоня над землёй табуны шалых от ужаса туч. Опало летучее пламя. Смолкли громы глубин. Реки и моря вошли вновь в изменённые берега свои. Но мрачен и неприветлив был облик опустошённого Краалта. Казалось, что вместе с хозяевами мира ушла из него сама жизнь. Ураганы, покорные воле Могучих, стихли — но воющие ветра продолжали носиться над пустынями, оплакивая потери. Ушли угольно-чёрные тучи, стиравшие разницу меж днём и ночью, вылились бурными ливнями на плечах горных хребтов — но остались тучи цвета свинца и стали, запретившие небу глядеть вниз. Победители оглядели мир, оказавшийся в полной их власти, и отвернулись от того, что сделали, не желая помнить и понимать, избегая ядов стыда своего. В иных местах Краалта ещё можно было жить, прилагая для этого большой труд и великое упорство. Да, можно было… но не хотелось. И те причастные Кругу, которые могли, ушли обратно в свои миры, оставив по эту сторону Слияний пространства сменную стражу. А те, которые не могли — вымерли либо утратили себя, одичав среди тягот. Скатились до взаимоубийства за кусок еды и глоток воды. Пелэ снова убивали пелэ, а леготт нападал на человека, марака и фирзи ради их мяса.

И тогда, в серую пору безвременья, из своих укрытий и щелей начали выходить тастары. Те, которые остались живы.

Им было легче сохранить себя: память была их великой ценностью, а жизнь была длинна. Им было труднее: та же память, которую они хранили, стегала их болью потерь. Они искали друг друга среди руин и опустошения, продолжая беречься стражи Слияний. И в местах, подобных Льдам Славы, оставляли друг другу послания, которых не смог бы понять ни один чужак.