Гарри Тёртлдав - Тьма надвигается

Аннора кивнула.

— И так слишком много мужиков за чужими женами бегают.

Гаривальд мог припомнить лишь пару таких случаев с той поры, когда то, что происходит между мужчиной и женщиной, начало его интересовать. Возможно, для Анноры и этого было слишком много. А еще он мог бы припомнить несколько жен, бегавших за чужими мужьями. Однако если бы он сейчас напомнил о них, Аннора непременно нашла бы доводы в защиту грешниц — а раз так, Гаривальд не стал утруждаться. Супруги находили достаточно поводов повздорить и без того, чтобы искать их нарочно.

— Слова хоть и особливые, а песня душевная, — промолвил он.

— И мне нравится. — Аннора принялась напевать. Голос у нее был высокий и звонкий, намного чище и ясней, чем у Гаривальда. На втором куплете она запнулась и поцокала языком. — Слова и правда скверные. Положил бы кто на ту же музыку другие.

— А кто? — поинтересовался Гаривальд — хороший вопрос, потому что никто в Зоссене до сих пор не проявлял поэтических талантов. — Может, Ваддо?

Он дурашливо закатил глаза.

— О да, у него отменно выйдет. — Аннора тоже закатила глаза.

— Новый большой чердак, — напел Гаривальд на мелодию новой песни, — строил себе дурак…

Они с Аннорой рассмеялись. Потом жена задумчиво глянула на него:

— Знаешь, а неплохо вышло. Может, тебе настоящую песню сочинить, а не пару строчек в пику Ваддо?

— Я ж не сумею! — воскликнул Гаривальд.

— Почему? — поинтересовалась Аннора. — Начал ты славно.

— Да я не из тех, кто песни сочиняет, — пробормотал Гаривальд. — Песни-то сочиняют…

Крестьянин запнулся. Он понятия не имел, кто на самом деле сочиняет песни. Порой в деревню забредали бродячие скоморохи. Твердо о них можно было сказать одно: все они были изрядные пьяницы. Однажды — еще до рождения Гаривальда — с бродячим скоморохом убежала одна из деревенских девиц. Сплетни об этом ходили по сю пору, и девица с каждым годом становилась все моложе и прелестней.

— Ну, если не хочешь…

Пожав плечами, Аннора снова взялась месить тесто. За работой она напевала новую песенку.

А Гаривальд застыл посреди дома, потирая подбородок. В голове у него теснились слова. Частью — слова песни. С первым куплетом все было в порядке; всякий может потерять девушку, которую уже полагал своей навеки. Но вот то, что парень из песни думал после этого, что делал затем, что переживал… может, с каким-нибудь городским щеголем из Котбуса такое и могло выйти, но только не с крестьянином из Зоссена или любой другой деревни.

На ум Гаривальду пришла новая строка, потом рифма к ней. Пришлось подбирать к рифме остаток фразы, чтобы та не висела в воздухе. Крестьянин пожалел, что не умеет ни писать, ни читать. Было бы удобнее переносить слова на бумагу, чтобы не вылетали из головы. Ваддо умел писать, и еще несколько человек в деревне, а вот у Гаривальда на грамоту времени никогда не хватало.

Зато память у него была отменная — отчасти потому, что грамотой ее не захламляли, хотя этого Гаривальд осознать не мог. Он продолжал играть со словами — большую часть отбрасывал, иные ставил по местам. Проснулась малышка Лейба, но Гаривальд едва заметил, как Аннора вытащила дочку из люльки: он подбирал рифму к слову «урожая».

— Послушай! — выпалил он полчаса спустя.

Аннора снова выглянула из кухни и замерла в ожидании, склонив голову к плечу. Гаривальд отвернулся, застыдившись вдруг, — но в тот же самый миг запел как мог.

Только добравшись до последней строки, он осмелился обернуться, пытаясь понять, что выражает лицо Анноры. Удивление и… она плачет? Он пытался сочинить грустную песню — песня должна брать за душу — но… чтобы Аннора расплакалась?

— Замечательно, — всхлипнула она. — Просто чудо.

Гаривальд в изумлении уставился на нее. Ему и в голову не приходило, что он способен на такое. Наверное, так мог чувствовать себя молодой стриж, впервые выбравшись из гнезда и расправив крылья.

— Силы горние, — прошептал Гаривальд. — Я умею летать.

Бембо поднял тонконогий бокал.

— За вас, красавица, — промолвил он, лучезарно улыбаясь сидящей напротив Саффе.

Художница подняла бокал в ответ.

— За твою умную мысль и за премию, которой капитан Сассо тебя наградил.

Поскольку часть премии пошла на то, чтобы вывести Саффу в ресторацию, Бембо с удовольствием за это выпил. Жандарм надеялся только, что премия — не единственная из причин, по которой художница позволила наконец угостить ее ужином. Если же она была настолько меркантильна… сейчас об этом лучше не думать. Он отпил еще глоток вина — лучшего, чем позволял себе обычно.

— Да, растем помаленьку, — согласился он.

В глазах Саффы промелькнул опасный огонек. Впрочем, какое бы ядро она ни закляла про себя, швырять его жандарму на голову художница пока не стала.

— Может быть, — отозвалась она после секундной заминки. — Ты не стал лапать меня в ту же минуту, как я переступила порог квартиры. Большое достижение.

— Откуда тебе знать? — возмутился Бембо, с видом оскорбленного достоинства прижимая ладонь к израненому сердцу. — Ты никогда прежде не позволяла встретить тебя у дверейю

— Я смахиваю на такую дуру? — поинтересовалась Саффа, заставив Бембо изобразить еще одну пантомиму.

Когда художница смеялась, обнажались ровные, белые, очень острые зубки. Жандарм призадумался: пошла она на свидание в надежде хорошо провести время (будь то в стоячем положении или лежачем) или же намеревалась запустить в размякшего поклонника коготки? В последнем случае Саффа тоже хорошо проведет время, а вот Бембо вряд ли понравится.

— Приятно видеть ночной город снова в огнях, — заметил он, чтобы отвлечься.

— Правда, — согласилась Саффа. — Мы слишком далеко на север от побережья, чтобы лагоанские драконы смогли долететь сюда, а остальных врагов мы разбили. — В голосе ее звучала гордость. Художница глянула на Бембо с большей теплотой, чем ему привычно было видеть. — И ты тоже помог стране — заметив этим проклятых кауниан с крашеными волосами.

Прежде чем Бембо успел во всех подробностях рассказать, какой он бдительный и мудрый, официант принес ужин — возможно, оно было и к лучшему. Саффа заказала форель, Бембо — утиные грудки в винном соусе. Обычно он питался не столь роскошно — не мог себе позволить. Но раз уж он разрешил себе пороскошествовать, этим следовало воспользоваться. За ужином они с Саффой приговорили еще бутылку вина.

Потом, по дороге в театр, художница позволила приобнять ее за плечи, а через несколько шагов — и за талию. Но когда рука Бембо якобы случайно коснулась ее груди, Саффа — тоже якобы случайно — наступила жандарму на ногу всем весом.

— Извини, — пробормотала она тоном, который нельзя было понять иначе, как «Не искушай судьбу». Изрядно нагрузившийся Бембо тут же попытал удачу еще раз — и пострадал очередной мозолью, после чего до него дошло, что Саффа на что-то намекает.