Марина Ефиминюк - Второй шанс

— Я пойду. — Филипп быстро ретировался, пока девушка не очнулась окончательно.

Снова бесконечная дорога перед глазами. Тонкие струйки крови на руке, странный шрам латинскими буквами «мой второй шанс». Из груди вырвался сип, и вытолкнул меня из кошмара.

Комнату заливали утренние сумерки, распахнутые шторы выказывали серое дождливое небо. Через открытую форточку в спальню врывался холод, замерзли нос и грязные ступни, высунутые изпод золотистого совершенно незнакомого покрывала. Тело ныло так сильно, словно меня заставили в одиночку за короткие ночные часы разгрузить вагон с углем. Изумленно я села на кровати, диковато оглядываясь вокруг и с облегчением узнавая на стене плакат взъерошенного Эйнштейна с высунутым языком, мною же приколоченный гвоздями лет пять назад. В голове не нашлось ни единой идеи, каким образом из дымного ресторана меня перенесло в родные пенаты. Нелепое зеленое платье исчезло, на мне был надет черный мужской свитер, от которого шел приятный тонкий запах одеколона.

Последнее воспоминание застывшее в голове — круглое лицо Пашки со сломанным носом, приятель чтото настойчиво пытался мне доказать и нервно курил. С еще большим удивлением я поднесла к лицу кулак, почувствовав, как спрятанная в нем вещь, буквально режет кожу острыми кромками. Черт, кажется, вечером еще были кольца!

По одному разжались пальцы, и на ладони лежал круглый медальон с необычным искусно выгравированным знаком, и в тот момент нахлынули образы, накрыв меня с макушкой и заставив захлебнуться. Мост, ветер, синяя вспышка, лица, запахи, боль — каждая представшая в ресторане картинка, а вслед им прорисовалась черная пропасть.

Выходит, видения не обманули!

Я разглядывала амулет, принадлежащий Заккери Вестичу, и тряслась, как бездомная собака. На глазах выступили слезы, похолодевшая рука подрагивала, в горле застрял комок.

Что они со мной сделали?!

Словно лунатик, ищущий поддержки, я, пошатнувшись, встала с кровати и добрела до кухни. Родители сидели за столом, пребывая в гробовом молчании. Мама судорожно курила и нервной рукой стряхивала пепел в полную окурков хрустальную пепельницу. Отец методично барабанил пальцами по столу. Складывалось ощущение, что сегодняшней ночью они не ложились спать и, похоже, лучше меня знали, каким образом, а главное кто, вернул меня домой. Оставалась слабая надежда, что неожиданным спасителем после случившейся со мной беды окажется Пашка.

Я тихонечко села на стул и поджала колени к подбородку, натянув на них чужой свитер. Никто из родителей не повернул головы. Барабанная дробь пальцами отца становилась все громче и яростнее, пока не оборвалась резко, в один момент, и он заговорил:

— Расскажешь, что вчера произошло?

Я кашлянула и честно призналась:

— Вряд ли. Это сложно объяснить, а еще сложнее понять.

— Замечательно. — Он говорил тоном, означавшим, что его демократичному подходу к воспитанию великовозрастных барышень пришел конец. — Почему ты сбежала от Паши?

— Он, кажется, кольца купил.

— Господи, Саша. — У мамы, вступившей в разговор, сильно осип голос, а на осунувшемся лице темнели круги под глазами. — Ты нас вчера очень сильно напугала, когда неожиданно исчезла. Мы все морги и больницы обзвонили. Думали, что с тобой опять… — Тут она осеклась и судорожно всхлипнула. — А потом к утру тебя приносит в бессознательном состоянии этот парень…

— Какой парень? — Насторожилась мгновенно я, чувствуя, как щеки заливает румянец.

— Высокий такой, темноволосый. Мрачный. У него очень необычные синие глаза. Он только сказал, что ты позвонила ему, и он привез тебя домой.

Мама сбивчиво описывала Филиппа, и у меня внутри стал опухолью разрастаться страх, такой сильный, что темнело в глазах. Я сжала кулаки, стараясь справиться с ним, но ужас побеждал, завладевая каждой клеточкой души.

— Ну, раз он так сказал, — пожала я плечами, едва сдерживая дрожь в голосе, — значит, так и было.

— Это изза него ты пыталась покончить с собой? — С нажимом спросил отец.

— Ага, — пробормотала я зло, — значит, версию с избиением вы отбросили!

Я вскочила со стула и, запутавшись в свитере, чуть не упала.

— Я никогда не смогу причинить себе вред! — Мой голос взвился до крика, от обиды хотелось плакать. — Как я могу убить себя, когда только чудом выжила?!

В нашей страшно современной семье никто никогда не скандалил. Я никогда не мучалась проблемами переходного возраста, ведь любое проявление подросткового максимализма означало для меня сотню тестов и вопросов. Я не стучала по столу кулаком, пытаясь доказать свою независимость, подобное было чревато двухнедельными исследованиями и протоколированием в диссертацию. Посему родители, впервые увидевшие истерику, изумились.

— Шурочка?! — Прошептала мама и тут же прикурила заново.

Я захлопнула рот и, судорожно шмыгнув, вытерла нос рукавом.

— Дочь, — снова заговорил отец, — мы с мамой очень волнуемся. С тобой происходят странные вещи, которых ты не хочешь объяснять, только уходишь от ответов. Мы готовы верить тебе, но с каждым днем становится все хуже. Я не хочу давить, но пора рассказать правду, какой бы она ни была.

Он, как таракан, шевелил рыжими усами, находясь в сильно взвинченном состоянии.

Я глубоко вздохнула и выпалила:

— Я знаю, что вам это не понравится, но я хочу забрать документы с факультета. — Эта версия правды пришлась как раз вовремя.

Философия не для меня, она приносит одни несчастья.

В кухне воцарилась грозная тишина. Отец коротко сердито выдохнул, а после паузы пробормотал явно расстроено:

— Если каждый месяц менять институт, то так недолго выучиться на уборщицу.

— Вряд ли я доживу до конца учебы. — Пожала я плечами, высказывая еще одну страшную, витающую вокруг нас правду.

Мама подавилась сигаретным дымом и хрипло раскашлялась. Отец открыл рот, собираясь чтото сказать, но вместо этого посмотрел на меня с омерзительной жалостью.

— Саша, что ты такое говоришь? — Выдохнула мамаша.

— Ладна, мам, — я криво усмехнулась, снова усаживаясь на стул, — шутка неудачная.

— Саш, — папа помолчал, — ну, если ты считаешь, что тебе так будет лучше. Только обидно, если ты решила оставить учебу изза этого парня, — проворчал он сердито.

— Я ухожу, потому что больше не верю во вторые шансы, если вам угодно. — Безразлично пожала я плечами. — Можете занести этот факт в диссертацию.

Родители ничего не ответили, тяжело переглянувшись. Потом папа признался:

— Мы думаем, что ты чтото употребляешь.

Я только усмехнулась, покачав головой.

В этот день я так и не смогла найти в себе важной капли смелости, чтобы пойти на факультет. От одной мысли, что, возможно, придется лицом к лицу столкнуться с обоими братьями Вестичами, перехватывало дыхание и влажнели ладони. Вечером я трусливо позвонила Катерине, предложив завтра поехать вместе. Приятельница обрадовалась, вероятно, ощущая ко мне искреннюю симпатию. Чувство самосохранения требовало защиты и невольных охранников.