Ярослава Кузнецова - День цветения

Я поднялась с табурета, подошла поближе. Иззелена-бледное лицо в раме черных рукавов. Вывернуты плечи. Кисти рук… ой, мама! Глаза провалились. Словно уже покойник. Адван Каоренец? Тот, Кто Вернется? Не тот и не другой.

А дышит ли он, эй? Пульс есть, но какой-то вялый, поверхностный. Ожоги. Довольно глубокие, с обугливанием кожи. Сукровица течет. Высушить бы раны, повязку наложить, а то ведь так и будет течь, корки не образуется, а там и до заражения недалеко…

Кем бы ты ни был… Ведь ты лекарь, ты истинный целитель. Как же ты смог? Как у тебя рука-то поднялась?

И тут он открыл глаза. И поглядел на меня. И я вроде бы сперва отшатнулась, потому что это был взгляд убийцы, а затем смутилась, потому что ни кровавой жажды расправы, ни пылающей ненависти я в его глазах не усмотрела. Не было там и мольбы, не было и страха. А было что-то вроде вялого интереса, и — узнавание.

— М-м! — замычал убийца.

— Больно? Больше не буду трогать, — нащупала узел повязки, кое-как раздергала, сорвала и откинула тряпку прочь. Вытащила кляп, — Пить, наверное, хочешь? Где-то здесь была вода…

Кувшин стоял у табурета, а на нижней перекладине козел болтался ковшик. Я просунула ладонь пациенту (убийце!) под затылок, приподняла голову, помогла напиться. Он отдышался, потянулся опять. Поил ли его Арамел? Кувшин оказался почти полон. Убийца прополоскал рот, сплюнул на пол.

— Спасибо… — я скорее догадалась, чем поняла. Он покашлял, прочищая горло.

Почти сутки в такой растяжке — и он еще в сознании! И даже пытается говорить. Поразительная живучесть.

— Ты слышал, что предлагал кальсаберит? — я принялась потихоньку растирать ему кисти рук. Холодные, омертвевшие. Боюсь, кровообращение не восстановить, слишком туго перетянуты запястья, — Я думаю, это лучший выход из положения.

Он даже не морщился. Ничего уже не чувствует. Эх, отец Арамел, сдается мне, его и убивать теперь не надо, просто отвязать без наложения жгута. Сам помрет от токсического шока.

— Лучший, говоришь?

— Тебя все равно убьют.

Ухмылка. Он еще ухмыляется!

— А тебя? И твоего Стуро?

Я опешила.

— Откуда ты знаешь, как его зовут? Он назвал тебе свое имя?

— Не он, а ты, — голос его постепенно обретал силу. Низкий голос, из тех странных негромких голосов, что слышны в любой толпе. Знакомый голос колдуна из развалин, — Вспомни. Ради всех богов, пошевели мозгами.

— Ну, вырвалось… А ты сразу и вцепился. Нельзя Мотылька называть по имени, раз он сам тебе его не назвал!

— Слушай, — он вдруг задержал дыхание и стиснул зубы.

— Что? Больно, да? Ты чувствуешь пальцы?

— Слушай, — повторил он, — не отвлекайся. Этот… кальсаберит… отправился сейчас ноги свои лечить… руку мазать… Скоро вернется. Времени мало. Пошевели мозгами.

Ага. Сейчас. Развяжу я тебя, конечно. И поволоку на себе в подземный ход. Разбежался.

— Ты что, свихнулся? Я что, по-твоему, совсем чокнутая?

— Почти.

— Сам дурак.

— Очень может быть.

— Я тебя напоила, растерла, ты спасибо сказал… все!

И он захохотал. Тихо и хрипло. Я ясно слышала, как в горле у него что-то шуршит, царапается и скребется. Потом он задохнулся и принялся надсадно кашлять. Пришлось снова дать воды.

— Мне в принципе плевать, — прохрипел он наконец. И действительно плюнул. Слава Богу, мимо, — я просто хочу, чтобы ты знала, на что идешь. Он уберет вас. Уходите сами. Сейчас. Без его помощи.

— Я тебе не верю. Да кто ты такой, чтоб я тебе верила? Убийца!

Он устало прикрыл глаза.

— Я сказал, ты слышала.

Пауза. Я обошла козлы и взялась за растирание ног. Для лучшей фиксации Арамел стащил с арестованного сапоги. Ступни оказались в таком же плачевном состоянии, как и руки.

— Да я тебя и не слушала! — не выдержала я внутреннего кипения, — ты убил мою сестру! Убил моего отца! И, если я исполняю свой марантинский долг, это не значит, что мною можно вертеть, как тебе заблагорассудится! Я тебе сейчас кляп обратно в рот затолкаю!

— В кувшине еще вода осталась?

— Осталась… — я потянулась было к кувшину.

— Вот и окатись, — посоветовал он, — Остынь. Что орешь, как на базаре?

Нет, ну надо же! Мразь бессовестная. Как таких земля носит? Отец Арамел голову ломал, как бы выродку этому помочь. И придумал ведь, и рискнуть решился. Долгом своим поступается. А это чудовище, глазом не моргнув, обливает благодетеля грязью. Слушать подобное — никакого терпения не хватит. Даже марантинского.

— Распоряжается тут! Лежит привязанный и распоряжается. Наглец! Молчал бы, раз попался!

— Это я попался?

— Да уж ты! О себе подумай, заботливый ты наш. Мы с Мотыльком без твоей опеки обойдемся.

— Заба-авно, — он фыркнул и поерзал головой по вывернутым плечам, — Этому… святому отцу ты веришь. Веришь, что он прочел твою книжку и проникся. И искренне хочет вам помочь. Забавно, — помолчал, снисходительно наблюдая, как я со всей свирепостью тру ему пятки, — Кстати, твою сестру убил он.

Терпи, Альсарена. Не позволяй убийце вывести себя из равновесия. Может он именно этого добивается? Чтоб я разбила кувшин о его поганую харю?

— Ну конечно, — согласилась я, — а Гелиодора убил господин Палахар. А все остальные сами померли. От воспаления хитрости. А ты у нас один тут честный и невинный. Агнец божий.

— Нет, — проговорил он задумчиво, — Я — наследник крови.

Руки трясутся… даже мутит от злости… Терпи, подруга. Это подвох. Он раздражает тебя нарочно.

— Ты лгун и преступник.

Он усмехнулся.

— А ты дура.

Хватит! Пойду кликну кальсаберита. Я бросила его паршивые пятки и вытерла ладони о юбку.

— А ты… ты…

И наткнулась на взгляд его, как на лезвие. Он смотрел яростно и жестко, и даже азартно. Он показал мне зубы и сказал:

— Я — онгер из Аххар Лаог.

И начал подниматься. Мертвые обескровленные пальцы сжались в кулаки, набухли жилами, натягивая ременные путы. Рывок — ремни сипло задребезжали от безумного натяжения, в козлах что-то треснуло, затем ремни лопнули, звонко щелкнув. Освобожденные концы хлестнули воздух, и колдун сел на центральном бревне, резко согнув колени.

Как разрывались путы у него на ногах, я уже не видела. Я только услышала голос, негромкий, шелестящий, проникший в уши, мгновенно заполнивший череп и проросший вдруг в самое сердце невыносимым мистическим ужасом.

— Я — онгер из Аххар Лаог, и я плюю на вас…

А-а-ш-ш-с-с-с… потом была дверь, на которую я, ничего не соображая, наскакивала, потом дверь куда-то пропала, мимо мелькнули лица, мелькнуло белое и черное, а потом мне под ноги полетел освещенный коридор подземелья.

У черного колодца лестницы я на мгновение оглянулась. За мной никто не гнался. Из коридора неслись крики. Ах, ну да, там же еще кальсабериты снаружи стояли, охранники. Они-то его и задержали.