Наталия Некрасова - Мстящие бесстрастно

— Ты скорбишь, Шахумай. Я понимаю тебя. Тяжко потерять того, кто был тебе братом.

— Больше, чем братом, господин мой.

Его глаза постоянно бегали, словно он выискивал какой-то подвох. За спиной у меня стоял его телохранитель, готовый в любой момент рассечь меня надвое. Я подумала — а если бы на его месте стоял Аоллех?

— Да, понимаю тебя… Поэтому ты и собираешься уехать в обитель?

— Да, господин мой. Душа моя в смятении. Ей нужен покой.

— Что же, отправляйся. — Он встал было, собираясь уходить.

— Постой, господин! — умоляюще воскликнула я, сложив руки. Я всегда умела хорошо притворяться. Это было моим оружием.

— Чего ты хочешь? — нахмурился он.

— Я хочу мести! — воскликнула я. Он вздрогнул и быстро глянул на телохранителя, но знака не подал. Я продолжала, не давая ему опомниться.

— Если кто-то осмелился убить человека нашего клана, бывшего эсо, то, значит, нашу власть, власть Таруш, больше не ценят как подобает. Я умоляю тебя, роан, позволь мне найти убийц! Я прошу у тебя позволения стать инут, но на самом деле я останусь верной клану! Я стану твоими очами, твоими ушами! Я все буду знать, а, стало быть, и ты! И инут сами того не зная, будут служить нашему клану! Господин мой, я думаю, клану Таруш пора стать тем же в Араугуде, чем в Таггване стали Карраш. И баринах будет вынужден назначить хин-баринаха из наших!

Я не помню, что я несла еще. Наверное, именно мои полусумасшедшие, глупые, горячечные речи убедили его в моей искренности, в том, что я ничего не подозреваю. В конце концов, он всегда мог убить меня. Под конец я упала на пол и разрыдалась, а он даже поднял меня и похлопал по плечу. Я еле сдержалась, чтобы не придушить его на месте. Бог уже начинал просыпаться во мне…

…А, может быть, он был настолько уверен в своей власти над нами, в том, что мы даже и помыслить не сможем нарушить веками освященные заветы и клятвы… Могу поручиться, что это было именно так. Сознание собственного величия ослепляет. "Тот, кто смотрит только вверх, часто спотыкается". Да, он был уверен в себе. Иначе не поступал бы так по-дурацки. Не рисковал бы так. Как же он нас, наверное, презирал! Нас, жалких своих подданных, своих бездумных рабов… Презирал и боялся. Все-таки боялся…

А потом настал тот самый день, когда Агвамма пришел ко мне домой и в присутствии трех свидетелей — от клана Таруш, от клана Уллаэ и от инут как эсоахэ махта клана вложил мою руку в руку инут махта. Теперь я была под защитой Ордена инут. Все. Мне оставалось только одно дело…

Это было в последний вечер. Вернее, уже ночью. Я пришла в дом матери и собрала родичей. Заспанные, недовольные, они сползались в большой зал и зевали, прикрывая руками рты. Но мать была женщиной волевой и истинной хозяйкой в своем доме, как роан — в клане. Они сидели на подушках, поглядывая на меня распухшими ото сна глазами. Я обводила взглядом собравшихся — мать. Брат. Еще брат. Замужние сестры — их мужей не позвали, потому, что они были из другого клана. Я смотрела — и понимала, что если я сейчас не уйду, то не уйду никогда. И тогда я выкрикнула:

— Я отрекаюсь от родства! Я отрекаюсь от крови! Я отрекаюсь от клана! Масиг-махта — ты слышал!

Я выбежала прочь. Теперь быстрее, пока брат не оправился от потрясения и не пошел к роану. Впрочем, на этот случай в переулке стоял Кхеву с хорошей дубинкой.

— Бей не сильно, — шепнула я, пролетая мимо. Мне нужно было оказаться в доме клана раньше брата.

— Сделаю, госпожа. Прощайте, — прошептал Кхеву.

Роан принял меня. Он не спал — еще бы, я бы тоже на его месте не спала. Я пришла к нему уже как инут. Инут он во встрече отказать не смел, да к тому же я сказала, что несу ему весть важную и срочную. Об отречении от семьи он еще не знал. Тем лучше — пусть считает, что я еще связана с кланом.

Меня, конечно же, обыскали и, конечно же, ничего не нашли. Однако, роан решил обезопаситься. За спиной у меня стоял эсо. Как будто человек что-то может сделать против бога… А бог во мне уже начал пробуждаться. Но пока я еще могла держать его внутри, он слушался меня. Он ждал. Он видел затаенный страх эсо и откровенный — роана, его сомнения — а вдруг я все же ничего не знаю?

Я поклонилась. А бог стоял рядом — незримый, насмешливый, страшный.

— Я должна говорить только с тобой. Эсо сейчас нельзя верить.

Роан вздрогнул. Я словно читала его мысли. Роан смотрел на меня. Он не верил мне — и верил. Он хотел бы верить, но боялся меня. Наконец, он решился и отослал эсо. Бог напрягся. Он был готов действовать. А Шахумай сидела перед роаном и пила одну чашку вина за другой, словно поскорее хотела напиться до безобразия. Роан смотрел, и думал — пусть поскорее опьянеет. Тогда она не сможет скрывать своих мыслей, не сможет как следует напасть. Он не знал о том, что я выпила совсем немного отвара горной травы ти, которую еще называют отравительницей возлияний…

Роан ждал. Когда он счел, что я достаточно опьянела, чтобы быть не опасной, он сказал:

— Говори.

Я неуклюже попыталась поставить тонкую фарфоровую чашку, но она выскользнула из дрожащих пьяных рук на пол и разбилась.

— Надо же, — всхлипнула и глупо усмехнулась Шахумай, — вот, разбила. Я подберу, сейчас подберу…

Шахумай наклонилась за осколками, чуть приблизившись к расслабившемуся роану, а когда подняла глаза, из них смотрел бог…

Он даже не закричал, когда я острым осколком быстро перерезала ему артерию — справа и слева. Никто даже и не заметил моего ухода, потому, что меня вел бог. На улице светало…

Корабль уходил на рассвете. Меня не искали в порту — я позаботилась о том, чтобы меня якобы увидели на дороге, уходящей к горам, к обители Хэмэка. Я не сомневалась в том, что слухи уже расползлись по городу. Вот и хорошо. Все будет ясно, и ясно сразу. Шахумай-эсо ушла из клана и убила своего бывшего роана, отомстив за побратима. Теперь пускай роаны отмываются. Теперь все будут знать, что они убивают своих эсо. Мне было все равно, что будет дальше. Мне было все равно. Мы стояли на носу таргерайнского корабля. За кормой в сумерках тонул Араугуд. Мой белый город. Никогда я не видела его с такого расстояния с моря. Никогда я не отрывалась от земли. И что-то все сильнее натягивалось в моем сердце, как будто меня связывала с берегом какая-то незримая нить. Все осталось там — мое детство, мои родные, мое счастье. А горе — его я увозила с собой. И когда, наконец, нить дрогнула и порвалась, я на миг ощутила в себе пустоту, в которую мне было страшно заглядывать. И тогда я расплакалась — впервые со дня смерти Кайаля. Хоть слезы пусть заполнят мою черную, холодную бездну…

Хорни обнял меня за плечи. Крепко, спокойно, как обнимает брат или друг. Мы плыли прямо к солнцу, уже показавшемуся над окоемом. Ветер дул прямо в лицо.