Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

– Ну, – сказала Жанна, – так мы идем?

Я вышел в коридор, длинный, словно небольшой узкий переулочек.

Жанна махнула рукой:

– Там – седьмой номер. А там, – она показала в противоположном направлении, – номер два. Моя квартира.

– Спасибо, – я коротко поклонился.

Жанна Порфирьевна возилась у костра. Валя пошел собирать хворост. Куродо лежал на спине и глядел в небо. Георгий Алоисович разглядывал накладные.

– Я ничего не понимаю, – сказал он наконец, – что значит "цеп. драк."?

Я вытаскивал огеметы, раскладывал их на травке.

– "Цеп. драк."? – переспросил я. – Цепной дракон?

– Таких не бывает, – засмеялась Жанна; она сидела на корточках и пыталась раздуть костер.

– Не бывает, не бывает, – подтвердил Куродо и зевнул, – и вообще, нам все на инструктаже объяснили, что ты накладную разглядываешь? Это же все – туфта.

– Ну как, туфта, – возразил Георгий, – помнишь Проперция? Как залетел, а? Подстрелил не того, что в накладной…

– Давай сюда, – Куродо протянул руку, – я на слух совсем ничего не вопринимаю.

Он взял накладную и уселся.

– Таак, – протянул Куродо, – пьяный, что ли, писал? Не разбери поймешь… Тааак. Ну, "четыресто талонов" – это да, это – понятно. И "одна шт. " – тоже. А вот – "цеп"… Это вообще, – он прищурился. – никакой не "цеп", это… черт… "щеп" какой-то, да, скорее уж "щеп. драк.". Дракон из щепок?

Георгий покачал головой:

– Нет. На инструктаже ничего не было ни про какие щепки сказано. Про нору в горе – объясняли, а про щепки…

Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с хворостом, положил на траву охапку изогнутых, словно в неизбывной муке, сучьев и спросил у меня:

– Джек Джельсоминович, – позвольте, я Жанне Порфирьевне помогу развести костер?

С той поры, как я забрал Валентина Аскерхановича из казармы, он стал со мной не просто подчеркнуто, но пришибленно вежлив… Это пугало меня. Там, в казарме, после санчасти, я и думать забыл, что Валя вместе со всеми избивал меня, наоборот, я был благодарен ему за то, что тогда дотащил до койки, а теперь нормально, по-человечески, беседует со мной и ходит в пещеры на "чистки" в паре… А здесь… здесь – эта изумленная вежливость, дескать, как же так?.. Я-то думал, ты – г…, а ты, оказывается, "птица высокого полета"? – заставляла меня вспомнить не только избиение в сортире, но и давнишнее, казалось бы совсем позабытое мое прибытие в Северный городок. Вспоминая все это, я злился и на него, и на самого себя, задавал себе вопрос: "А что, было бы лучше, если бы он обращался с тобой панибратски, не испытывая ни малейших угрызений совести? С другой стороны, может, он вовсе и не испытывает нкиаких угрызений совести, а просто боится, боится и подлизывается?"

– Да, – несколько растерянно сказал я, – да, конечно, Валентин Аскерханович, помогите…

– Валя, – сказал Куродо, покусывая губы (моих соседей совершенно не волновали наши с Валентин-Аскерхановичем "выканья"), – ты успеешь еще Жанне помочь, лучше погляди, что тут написано?

– Кур, – весело спросил Валя, – а ты чего, читаешь по складам?

(С ветеранами-"отпетыми" Валентин Аскерханович был накоротке и изумлял меня своим с ними вольным обращенеим. Я не рисковал, например, похлопать по плечу Куродо или стрельнуть "пахитоску" у Георгия Алоисовича.)

Валентин Аскерханович взял бумагу и крякнул:

– Да… Однако… "Драк." Ну, это понятно. Четыреста талонов? Ух ты… "Одна шт." А если "две шт." – восемьсот?

Бледное пламя наконец занялось, запрыгало среди сложенных аккуратным шалашиком ветвей. Жанна Порфирьевна поглядела на Валю.

– Юноша, – строго сказала она, – дай Бог нам всем справиться с одним-распронаединственным "цеп." или "щеп.", или как его там? – драконом. Дай Бог нам после встречи с ним остаться живыми, а вы о восьмистах талонах думаете. Нелогично и неумно. Лучше подкладывайте-ка ветки в костер…

Жанна Порфирьевна недолюбливала Валентина Аскерхановича и не старалась это скрыть.

Валентин Аскерханович вернул накладную Куродо и принялся ломать хворост.

– Жанна Порфирьевна, – вежливо заметил Валя, – у вас лицо запачкалось, пока вы с костром возились.

Валя тоже не особенно любил Жанну Порфирьевну, но побаивался ее.

Жанна, ни слова не говоря, поднялась, поправила волосы и, отодвинув кусты боярышника, пошла по тропе, спускающейся к ручью.

– Жанна Порфирьевна, – крикнул ей вслед Валентин Аскерханович, – вы бы хоть пугач какой с собой захватили!.. Здесь эти… в мехах и шерсти по кустам так и шастают, они драконом пуганные, а "отпетыми", охотниками за драконами, – не особенно…

Жанна Порфирьевна не удостоила Валю ответом, зато Куродо вдруг шлепнул себя по лбу:

– Баатюшки!.. Да тут не "цеп." и не "щеп." – тут "пещ."! Вот в чем дело! Дракон пещерный – одна штука – 400 талонов. Они буквы перепутали.

– Ззаразы, – с чувством проговорил Георгий Алоисович, – они там по своим конторам сидят, кроссворды решают, а накладные заполняют между делом, позевывая и почесываясь… "Щеп.", "цеп", "пще", "пещ." – какая разница, когда тут такой вопрос поставлен: "Орудие казни, применявшееся в древности. Пять букв".

– Топор, – сходу отозвался Куродо.

– То-то и видно, – важно заметил Георгий Алоисович, – что совсем ты с конторскими не общался, кроссвордов не разгадывал, – крест, дорогуша, крест…

Вытирая руки и лицо платком, к костру вернулась Жанна Порфирьевна.

– Туземное население, – сказала она, – действительно, волнуется. Во всяком случае, какие-то копьеносные силуэты на том берегу я различила, но ничего откровенно враждебного не заметила…

– Еще бы туземному населению не волноваться, – хмыкнул Куродо, – дракоша у них зимой злобствует, дует, плюет и старается согреться всеми доступными ему средствами, то есть жрет в три горла все то, что двигается, дышит и молит о пощаде. Летом дракоша отдувается, рыгает и мирно сопит в своей пещерке… и тут – здрасьте!.. Посланцы Неба!.. Рады приветствовать. Раздраконят дракошу – почнет старичок и летом буйствовать, что хорошего?

Я потрогал приятно пачкающий, белый, в черных выпуклых продолговатых крапинках ствол неведомого мне дерева и поинтересовался:

– Отчего же мы зимой не прилетели?

Костер между тем совсем разгорелся – пламя металось тугими желтыми жгутами, дразнилось, многоязыкое, плясало, облизывало сучья.

Жанна Порфирьевна, морщась от жара, принялась устанавливать на костре огромную черную сковородку.

– Тут вот в чем дело, Джекки, – сказал Георгий Алоисович, с интересом наблюдавший за манипуляциями Жанны, – летом "пещ. драк." подстрелить трудно, а зимой еще труднее…

Куродо вытащил консервный нож и принялся вскрывать консервные банки. Содержимое он вытряхивал на сковороду.