Ника Созонова - Грань

Закинув на край ванны мощные лапы и повернув ко мне лобастую голову, стоял волк. Белый волк. Тот самый, Варькин — я узнал его тотчас, хотя выглядел он несравненно лучше, чем в первую встречу: ни ран, ни шрамов, шкура белоснежная и искрящаяся. Волк (кажется, Кито?) не рычал, не скалился. Просто стоял и смотрел. Пристально, не мигая, и глаза его были голубыми, как лед.

— Если ты тоже плод моего безумия — тебе я рад больше всех.

Он, конечно же, не ответил.

Я протянул руку — не столько, чтобы погладить, но убедиться, что это не галлюцинация. Кито оскалился — совсем, как тогда.

— Прости.

Я вышел из ванной, зачем-то плотно прикрыв за собой дверь.

Девка уже допила коньяк и забралась на диван с ногами в несвежих розовых носках, сосредоточенно рассматривая облупившийся на ногтях лак.

— Убирайся!

Я произнес это так тихо, что она даже не подняла головы.

— Пошла прочь! — выдавил я громче.

Оторвавшись от своего медитативного занятия, она соизволила повернуться ко мне.

— Уходи!..

Грань трещала, готовая вот-вот прогнуться и рухнуть под напором черно-алого цунами. Даже холодный голубоватый взгляд из иного мира, стоявший перед глазами, не смог надолго укрепить ее, заморозить.

— Ты что, офигел?! Чего ты там накурился, в ванной?..

Она сползла с дивана и выпрямилась, подбоченившись, уперев кулаки в бока. Явно не собираясь отступать ни на миллиметр. Господи, что за идиотка… Неужели она не видит, что плещется за моими зрачками, что орет изо всех пор? Почему другая, опустившаяся вконец, наркоманка, увидела, а эта — нет?!..

— Я так не согласна! Не для того я перлась с тобой через полгорода, чтоб меня, как нашкодившего котенка, за шкирку выкинули!.. Не хочешь трахаться — дело твое, но заплати мне за целую ночь, как договаривались, иначе я отсюда не сдвинусь!

Я вышел в коридор, выхватил из кармана пальто бумажник и швырнул ей. Сумма там была не запредельная, но значительная.

Девка заглянула в бумажник и поменялась в лице. И тут же, мгновенно натянув сапоги, дунула в дверь, без единого слова — видно, опасаясь, что я одумаюсь и потребую назад неотработанное бабло.

Не знаю, как я сумел обуздать желание рвануться за ней, втащить обратно за волосы, рыча и захлебываясь слюной…

Ухватившись за дверной косяк, до боли вплавил пальцы в дерево. Костяшки пальцев свело, они стали бело-красными. Архип выдавливал изнутри уже оба глаза, вопя, что я его предал, предал самого себя — ведь мы слиты, мы едины, и его желание сулило мне небывалый кайф и спасение от тоски…

В сознании, в крохотном его уголке, не затопленном багровой волной, забрезжила идея. И я побрел на ее свет — словно на далекую пульсацию маяка. Побрел в ванную, держась за стены — шатало, как упившегося вусмерть, и мир отчаянно колыхался из стороны в сторону.

Волка уже не было, как я и ожидал. И отражение в зеркале больше не радовало: лицо не хищника, не ловкого и бесшумного санитара, но раздавленного безумца. Глаза слезящиеся и жалкие, как у издыхающей нечисти. Глаза…

Я взял бритвенное лезвие и поднес к радужке, к тоннелю зрачка на левом глазу. Ближе, ближе… Ощутил, как тонкий металл холодит живую плоть. Как эта плоть стремится съежиться, отодвинуться, трепеща от бездушного холода и остроты.

— Ну, где же ты?! Вылезай, падаль, вылезай, покажи свою гнусную морду, черт бы тебя побрал!..

На миг мне показалось, что из глубины расширившегося зрачка на меня и впрямь смотрит… Он?.. Оно?. Собственная моя суть?..

Показав ему язык и демонически расхохотавшись, я резко повел рукой с зажатым в ней железом — влево и вглубь. Вглубь…

Самое смешное, что первые пять-семь секунд я даже не чувствовал боли.

ЭПИЛОГ

Мой мир упростился. Он потерял объем — стал плоским, картонным.

Из высокого окна падал серый свет на белые больничные простыни и тускло-зеленые больничные стены. Я был один в палате — словно важная шишка. Или подопытный экземпляр…

Напротив меня застыла плоская фигурка с черным ежиком отросших волос и усталыми морщинками в углах рта и вокруг глаз. Она прятала ладони под колени, сутулилась и беспомощно покусывала нижнюю губу.

У женщин прирожденное чутье на катастрофы, поэтому я не удивился, когда Алиса возникла в моем полу-ослепшем и оглохшем от боли сознании. Кажется, я сидел на полу, размазывая по лицу кровь, и что-то пел. Во всяком случае, так она сказала мне после. Я далеко не сразу постиг, чего она от меня добивается и зачем, разжав ножом зубы, вливает в рот водку.

Понял, когда приехала 'скорая' и Алиса принялась объяснять, что я повредил глаз в результате несчастного случая — решил побриться… да-да, немножко подбрить, подправить брови… Она несла полную чушь, но от меня так явственно разило алкоголем, что врачи, морщась, не стали выпытывать подробности, лишь быстро перевязали и увезли в больницу. В нормальное отделение, не психиатрическое.

Алиса пришла на пятый день. К этому времени я уже мог засыпать без обезболивающего: рана затягивалась. Но главное — внутри было тихо. Либо я уничтожил Хозяина (в чем сомневался — это было бы слишком, нереально прекрасно), либо изранил и напугал, и оттого получил передышку — что тоже немало.

Моя бывшая жена ни о чем не спрашивала.

Волей неволей пришлось разомкнуть уста.

— Алиса, я сошел с ума. Для тебя это не новость, конечно. Но степени безумия ты не знаешь. Будучи мадом, то есть тем, кто в теме, могу сказать совершенно точно: я необратимо опасен. 'НО' в чистом виде. — Я помолчал, ожидая ответной реплики. Не дождавшись, продолжил: — Из-за Варьки. Началось, когда она была еще жива, но надежд уже не было…

Шаг за шагом, слово за словом, поведал ей обо всем, случившемся со мной в последние месяцы — и во внешнем мире, и во внутреннем. Когда я выдохся и замолчал, Алиса поднялась, потянулась всем телом, разминая затекшие от долгого сидения мышцы, и негромко сказала, глядя в сторону:

— Я переезжаю в тебе.

— Зачем?!

— Жить.

— Я не ребенок, чтобы со мной возиться и нянчиться. И не беспомощный больной, чтобы опекать!

— Да-да, я знаю, — покивала она.

Отчего-то я начал вскипать.

— Послушай, какой черт принес тебя тогда?! Для всех — и для меня в первую очередь — было бы лучше, если б я тихо сдох от потери крови! Ты говоришь, я пел? Значит, мне было хорошо, я ощущал правильность своего поступка!

— В глазу нет артерий — ты бы не умер. И разве ты не сказал минуту назад, что сумел его уничтожить и все это было не зря?

— Ты плохо слушала! Ничего я не знаю. Я просто вырезал себе глаз, потому что мне чудилось, что он затаился именно там. Но это банальное самовнушение! Возможно, завтра он запульсирует в правом ухе или в ноздре. И что?.. Я должен буду кромсать себя до тех пор, пока не останется обрубок, просто физически не способный на преступление?!