Мария Капшина - Идущая

— Я никуда не уйду, — твёрдо сказал альдзелд.

— Как это?..

— Я нужен здесь. Ты нужна ещё больше, и ты тоже не имеешь права уходить! Ты должна остаться и лечить людей!

— Никто никому ничего не должен, — жёстко сказала Реана. — И я не должна оставаться здесь и дохнуть оттого, что у каких-то идиотов нет привычки мыть руки перед едой, зато есть обыкновение гадить под себя. И ты не обязан, даже если и можешь быть полезен тут. И вообще, с чего ты взял, что тебе нужно остаться? В этом нет никакого смысла. Что ты сможешь сделать один?

— На всё воля Вечных. Быть может, я и бесполезен, и разумнее было бы уйти, пытаясь спасти себя, но, клянусь Хофо, я — поэт, и я чувствую, что должен остаться в городе! Не ведаю, почему…

— "Не ведаю"? Ну-ну. Дурак, — грустно констатировала Реана. — Жалко, что такие обаятельные дураки так быстро мрут. А я вот умирать не хочу. И уйду завтра утром, потому что в этом городе я случайно и проездом.

— Жаль…

— Жаль, — согласилась Реана. — Счастливо оставаться, поэт.

На рассвете она при помощи верёвки перебралась через городскую стену, внушив часовому, что он никого не видит и не слышит, и не слишком быстро пошла на северо-восток. За три часа пути ей не встретился ни один человек, окрестности будто вымерли. Хотя, пожалуй, слово "будто" здесь лишнее. Кострища погребальных костров и черная земля свежих могил встречались значительно чаще путников.

Реана поднялась на холм и остановилась оглядеться. Ветер, не стихавший с утра, окреп, и теперь носился вокруг, хмельной и шалый. Он разорвал белое полотно облаков на востоке, и сквозь прореху заморгало солнце. Лучи невесомо рассыпались по белым плечам облаков, зажгли искрами снег на земле, а слева растеклись по поверхности Арна. Священная река беспокоилась, вскидывая волны к небу, и на их макушках расплавленное золото сверкало сквозь пену. На юге холмы терялись в дымке, впереди, под солнцем, чернел лес. Справа, между дорогой и холмами, лежало плоское поле, спящее, зимнее. В километре от Реаны темнела деревушка, привязанная к тракту бурой ухабистой дорогой устрашающего вида. На полпути от деревушки до холма, где стояла девушка, стайкой мух вилась ребятня, не испытывая никакого уважения к чёрной проплешине в снегу — кострище, служившее местным крематорием. Реана отвернулась. Перевела взгляд на прозрачные локоны солнечных лучей, на искрящийся снег, на пылающий Арн, снова на чёрные непоседливые пятнышки детских фигурок…

— Это мой мир, — прошептала она, не разжимая зубов. Потом запрокинула голову и в голос объявила белому небу, накрывшему землю, словно плащом Тиарсе:

— Это мой мир!

А потом развернулась спиной к солнцу и быстро пошла по дороге обратно в Квлний. Потом побежала.

Ровно в полдень она постучалась в дверь Вларрика. Открывшая ей девочка ничуть не удивилась её возвращению.

— Уже, госпожа? Господин Хейлле говорил, что ты скоро вернешься, но так быстро мы тебя не ждали. Как раз накрывают к обеду. Добавить ещё один прибор?

Реана только кивнула. После обеда, отложив на минуту прием больных, которые уже собрались под дверями, Реана спросила у поэта, почему он не сомневался, что она вернется. Хейлле пожал плечами, задумчиво улыбаясь, и переключил внимание на свой альдзел, о чём-то мечтательно загрустивший под его пальцами.

Реана не допытывалась. Времени было не в пример меньше, чем работы. Дни потянулись одинаковые, мутные, выматывающие. Через два дня нужные травы закончились; несмотря на все поиски Хейлле, пополнить запасы не удалось, и волей-неволей ведьме пришлось полагаться только на свои магические способности. Ничего не менялось день ото дня. Толпа людей под окнами дома, чужая боль, которую Реана смывала как-то (магия это или нет, её это сила, или девушка только направляла её — она не знала), попытки выспаться — урывками, перманентная усталость… Почти никакими событиями эта тягомотина не прерывалась.

На третий день жизни у Вларрика пришла одна женщина с маленькой дочкой и чуть слышно сообщила, что денег у неё нет и ничего у нее нет, но она отработает, как угодно — "Только спаси Лкарису, госпожа!.." Женщина расплакалась, а Реана секунды три стояла в растерянности, прежде чем взяла на руки невесомую девочку и объяснила её матери, что плакать незачем, как и отрабатывать.

— Можно подумать, я тут деньги зарабатываю!.. — укоризненно сказала Реана. Потом повернулась к Хейлле. — Успокой женщину, пока я… В чём дело?

Хейлле стоял бледный и не спешил никому помогать.

— Они же… нашада! — неуверенно сказал поэт. Реана огляделась. И в самом деле — из всех присутствовавших только она не обратила внимания на оранжевые колпаки и манжеты этих двоих. Все остальные — кроме, разве что, Хейлле — смотрели на Реану с ужасом и недоверием. Она глубоко вдохнула и сказала альдзелду как можно весомее — и громко, потому что предназначались эти слова не только ему:

— Я могу помогать любому. И нашада тоже. И это проклятье на меня не подействует. Как и на тебя, пока ты со мной.

Она, как можно более уверенным шагом, ушла лечить девочку, оставив полдюжины человек обдумывать её слова. Кто знает, поверили Реане или нет, но особого выбора у людей не было. В следующие дни к ней так же тянулись больные, разве что теперь в стороне от общей толпы виднелись и оранжевые колпаки.

Прошла неделя. Реана, и так далеко не толстая, похудела ещё больше, Хейлле ходил бледным призраком, но поток пациентов стал заметно редеть. Ведьма и поэт потихоньку вздохнули с облегчением, искренне надеясь, что теперь уж всё наладится. И наладилось бы — если бы однажды вечером в дом Вларрика не прибыл тейрлках Квлния, сопровождаемый десятком охраны. Благородный господин, скрепя сердце и скрипя зубами, вынужден был обратиться к нищей "чернявой лекарке", потому что его единственного сына десяти лет от роду тоже настигла зараза, лечить которую не умел никто — кроме безумной побродяжки, невесть откуда явившейся в городе. Мальчик заболел только вчера, а у Реаны в комнате лежал тяжелый больной, и Хейлле, вконец обнаглевший: влияние ведьмы, смеявшейся даже над богами, — сказал тейрлкаху подождать. Разъярившийся тейрлках ждать не стал, а пинком распахнул широкую дверь, за которой ведьма с тёмными подглазьями сосредоточенно отвоевывала у Кеила ещё одного человека. Тейрлках, впрочем, не разглядел, что это — человек, он заметил только оранжевые манжеты.

— Лекарка! — заревел тейрлках, нехилый, надо сказать, человечище в бархате желтых и черных цветом. — Разорви тебя Таго! Что ты делаешь, проклятие Вечных на твою вшивую голову!

— Лечу, — коротко сказала Реана, не удостоив его взглядом. Тейрлках зарычал от ярости.

— С тобой, недостойная, говорит Хантлар Вонрлеххо, тейрлках Квлния, граф л-Тренглар, член Совета Арнакии, дворянин в восемнадцатом поколении! Во имя Таго Сильного! Я оказываю тебе величайшую честь, о какой ты не смела и мечтать, дозволяя тебе лечить моего наследника, а ты, грязная, неблагодарная дрянь, вместо того, чтобы целовать мои сапоги и возносить хвалу Вечным, пренебрегаешь мной! Пренебрегаешь моим сыном и лечишь какого-то… какого-то вшивого, никчемного, отвратительного нашада!