Мария Капшина - О верности крыс

Перехода Дзой не помнил. Решительно не помнил, как так вышло, что вот сначала она говорит что-то, о военных планах, а потом вдруг — целует. Дзой, кажется, не успел даже удивиться или сообразить, что это наяву, и первые мысли, вместе с удивлением, пришли позже, когда ведьма отстранилась — сам он не сумел бы. Смотрел на зелёные глаза, смеющийся, неожиданно яркий рот, и боялся, что если разжать руки на её плечах, то или она исчезнет, или сам проснёшься.

— Иера… — тихо сказал он. Внизу шумела и дышала холодом река. Дзой замер, судорожно сжимая пальцы и пытаясь утихомирить сумбур в голове. Несколько долгих мгновений он не знал, что говорить дальше — и надо ли говорить, когда со всей очевидностью надо делать. Слова упирались, не желая звучать, но он вытолкнул их наружу. — Одним из фаворитов императрицы… я не буду.

Она посмотрела — странно, задумчиво. Под этим взглядом из тяжёлой пустоты внутри успела вскинуться дикая, иррациональная надежда…

— Как знаешь, — усмехнулась она — явно и бесповоротно Реда, а не Иера. Отвернулась и ушла.

Дзой постоял — и пошёл к реке, где плавал в ледяной воде, разгоняя туман, пока зубы не стали выбивать дробь, мешая сжимать челюсти до хруста. И мешая додумать до конца мысль, что кто-то сделал сейчас самую большую глупость в своей жизни.

Сойвено о-Каехо

2298 год, 18 день 6 луны Ппн

Сойге

Вен молчал, туго обхватив колени и глядя вниз, в траву. Таввет тоже молчал, только шёлковый шнур в его пальцах извивался, как живой, сплетаясь в силок.

— Что-то мне мерещится, Сойвено, странное: будто ты хочешь от меня услышать, что твой отец — добрый человек.

Таввет говорил неспешно, и где-то в голосе прятался смех. Вен сердито хмурил брови. Он только вчера вернулся домой с Ценкачи, и дом его встретил сразу несколькими новостями, одна другой поганей. Пять дней назад внезапно умерла после непонятной какой-то болезни Найша кьол Кайле. Вена ни о болезни, ни о смерти не известили, и на погребальный костёр он тоже не попал, опоздал на два дня. Отец со всей очевидностью не был убит горем, и от Кейба кругами расходились смутные слухи, что герцог жену всегда крепко недолюбливал, а болезнь очень уж подозрительная и похожа на отравление, или на колдовство, или вовсе голодом заморили бедную… Вспомнили и старую историю со смертью Сойвено ол Каехо — младшего брата герцогского. Громко не вспоминали, а на негромкие разговоры герцог внимания не обращал. Зато обратил другой Сойвено, о-Каехо — сегодня с утра, вчера-то приехал уже поздно, особо ни с кем и не виделся. Прямо идти к отцу и расспрашивать подробности сразу не решился, так что сидел теперь на берегу напротив Тавветова дома и всё никак не мог спросить напрямую.

От реки послышалось ржание; другая лошадь откликнулась на него ниже по течению. Таввет помолчал ещё немного, потом так же неспешно стал рассказывать, ни с того ни с сего.

— Лет тридцать назад меня позвали в Кааго, помочь Клайенне от её головных болей. Обратно я шёл через нижний двор. У вас там и сейчас птичник, кажется. Тогда в воздухе летали пух и перья, а на земле внутри ограды было поровну птичьего помёта и птичьей крови, и в этой каше валялось десятка три мёртвых кур. Посреди поля битвы стоял малолетний о-Каехо и героически молотил палкой по последней курице. Когда я спросил о причинах баталии, он мне ответил, что куры тупые.

— Это неправда! — сквозь зубы сказал Вен. Таввет рассмеялся.

— Почему же. Домашняя птица действительно умом не блещет.

— Таввет! — возмутился Вен, вскакивая.

— У твоего отца есть достоинства, — сказал Таввет, откладывая один силок и отматывая от клубка шнур для второго. — Доброта, честь или совесть в их число никогда не входили. Но, как всякий здоровый хищник, он не гадит у себя дома, и другим не позволит. И с этой точки зрения отлично подходит на роль герцога Сойге.

— Он не подлец!

Таввет молчал, только пальцы работали. Вен взъерошил себе волосы, отвернулся. Отошёл на кромку берега, над сухим осыпистым обрывом. Сначала подошёл слишком близко к краю, и дёрн подался под его ногой. Вен отдёрнул ногу, отступая на шаг. От края берега оторвался большой ком земли со щебнем. Сначала лениво пополз, потом полетел, убыстряясь, ударился о торчащий из обрыва толстый корень и с плеском упал в воду.

Вен нервно дёрнул ртом и повернулся обратно.

— Ты думаешь… — сказал он. Замолчал, но продолжил всё же, стиснув зубы. — Ты думаешь, он убил маму?

Таввет продолжал плести силок, не поднимая лица.

— Таввет.

— Почему ты спрашиваешь меня? — спокойно сказал Таввет. — На её болезнь меня в замок не звали. Ты своего отца спроси.

Вен опять отвернулся. Кааго темнел над рекой, чётко вырисовываясь на фоне неба. Снаружи было ещё светло, но внутри замка сумерки наступают раньше, там уже зажгли огни, хоть и не везде. В комнате отца горело красно-оранжевым, будто факел, а не свечи или лампа.

— Боишься — не спрашивай, — сказал Таввет за спиной.

— Мне нужно знать, — тихо сказал Вен сквозь зубы. Таввет едва ли мог его слышать, но ответил:

— Тогда спроси.

Вен зло передёрнул плечами и спрыгнул вниз, едва не подвернув ногу на скользком камне. Пошёл вдоль реки к мосту, придерживаясь правой рукой за выступающие из берега корни. Местами сверху свешивались ветки прибрежных ив, и там идти было проще. Местами не было даже узкой сухой полоски, чтобы пройти: вода подступала к самому обрыву, и ноги у Вена поэтому скоро промокли. Уже подходя к мосту, он подумал, что стоило заранее разуться: вытереть ноги проще, чем высушить сапоги.

Не в том беда, что ходят слухи. Беда в том, что они могут быть правдой. Серый палач ол Каехо вполне мог убить свою жену — не из жадности или амбиций, а просто так.

Поднимаясь по обрыву от воды, чтобы выйти на мост, Вен вдруг отчётливо вспомнил, как отец брезгливо роняет в её адрес "курица". Вен оскользнулся, упал на колено и ладонь, до крови содрав ладонь о щебень. Вернулся к воде, сосредоточенно вымыл руки и поднялся на берег — на этот раз без приключений. Посредине моста он вдруг подошёл к перилам и остановился, положив локти на старый, тёмный от времени брус. Каменная опора, одна из тех, на которых лежал брус, нагрелась за день и теперь охотно отдавала ногам тепло, даже сквозь плотную ткань штанов. Вода Керры темнела по мере того, как надвигалась ночь, и скоро казалось, что опоры моста моет чёрная тушь. От неё тянуло холодом. Стемнело уже окончательно, Вен с неожиданной злостью оттолкнулся от перил и пошёл к замку. По Кааго он прошёл торопливо и не поднимая головы, взбежал по ступенькам к себе, завалился на кровать, не раздеваясь, и попытался уснуть.

Снился ему с издевательской ясностью птичник, залитый грязью и кровью и засыпанный пером. В грязи лежала лицом вниз мама, а отец, весь в светлом, охаживал её палкой. Найша не шевелилась, и видно было, что лежит она уже давно, и платье и волосы насквозь пропитались грязью. На лице отца было написано глубокое моральное удовлетворение, и он почти мечтательно улыбался на каждый удар.