Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

«Где мы?» — спросил кто-то.

«В открытом море, — отвечал Одиссей, выжимая бороду. — А вы, оборванцы, понадеялись, что мы уже в Аиде?!»

Молчанием была встречена эта немудрящая шутка. Явившаяся взглядам картина никак не соотносилась с представлениями о загробном мире, но и привычную реальность напоминала весьма слабо. То есть, конечно, море — оно и есть море, свинцовая рябь от горизонта до горизонта, не за что глазу зацепиться. А вот звезды в разрывах облаков были чужие, и облака были чужие — низкие, багровые, и воздух был чужой, холодный, пахнущий смертью.

«Куда плыть, царь?» — «Здесь есть ветер, и он все еще дует. Держать по ветру...»

Было ясно, что мы сбились с курса, заброшены бурей в неведомые воды, быть может — на край света. Хотя мне, побывавшему за свою жизнь и в центре вселенной, и на краю света, и даже на оборотной его стороне, такое предположение представлялось нелепым... Одиссей не был мудр в традиционном понимании, а что до его всем известной хитрости... не стоило бы путать хитрость и ум. Но нельзя было отказать ему в прозорливости. А может быть, в везении. Словом, в тех свойствах натуры, которые делали его царем, а окружающих вынуждали ему прислуживать. Мы плыли по ветру, наугад и вслепую, весь дождливый день, что пополнил наши оскуделые запасы пресной воды, и всю холодную ночь, и еще один день без дождя. Но ближе к вечеру впередсмотрящий Термофил прокричал те слова, которые мало кто чаял уже услышать:

«Вижу землю!»

Впрочем, землей каменную стену, отвесно вздымавшуюся из кипящих волн, назвать можно было только от безысходности.

В каких богоборческих сражениях неведомые гиганты выломали где-то и обрушили в море этот кусок горной кручи?.. Запрокинув головы, мы пытались разглядеть, что там, наверху, но на высоте пяти, а то и десяти стадий [70] Стадия — античная мера длины, около 179 м. колыхался беспросветный темный туман, словно приблудное облако зацепилось за скалу и встало над нею на вечный прикол. От этого мрачного места прямо-таки разило бедой. Я ушел на корму, закрыл глаза, чтобы разглядеть источник опасности... Всевидение бунтовало. Ничего. Голый камень. Как и полагается камню, совершенно мертвый.

Но внутри скал таилось что-то злое и смертоносное. И неживое. Не тварь, не растение, даже не механизм.

Мое поведение не осталось незамеченным для Одиссея. Пускай он и не считал меня прорицателем, вроде Калханта или несчастного Даокоона, но все же признавал за мной некоторое провидческое дарование, природу которого себе объяснить не мог, а спросить открыто мешала надменность.

«Ты чувствуешь то же, что и я, Криптос»? — спросил он.

«Я не чувствую ничего, царь... кроме того, что нам не следует здесь находиться».

«У нас нет выбора, — сказал Одиссей. — Это остров, и мы должны на нем высадиться. Хотя бы затем, чтобы добыть воду и какую-нибудь пищу».

«Нет здесь ни воды, ни пищи, — возразил я. — Это всего лишь кусок голого мокрого камня, от которого стоит держаться подальше».

«Объясни это своим друзьям, — усмехнулся царь. — Своим перепуганным голодным друзьям».

«У меня здесь нет друзей. Но я не желаю смерти никому из этих людей».

«Я животом своим ощущаю угрозу. Но не вижу ее. И мне это не по сердцу, Криптос. Я не самый храбрый человек в Элладе — хотя с готовностью убью всякого, кто повторит эти мои слова! — но мне привычнее видеть противника перед собой, нежели гадать о нем...»

«Скажу только, что нам незачем кружить возле этой безжизненной скалы. Это не остров, царь, где нас ждут фрукты, дичь и вода, а если повезет — вино и покладистые рыбачки. Чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше. Мы не найдем здесь ничего, что хотели бы найти, а потеряем больше, чем рассчитывали».

«Вот за что.я никогда не любил прорицателей...»

«Я не прорицатель, царь».

«...так это за умение уходить от простого ответа на простые вопросы. Еще меньше мне нравится, когда я говорю, а меня перебивают».

«Ты спросил, а я ответил», — сказал я хмуро.

«Да, я спросил, а ты принялся давать несуразные советы. Неужели ты надеялся, что я им последую? Если у меня и оставались какие-то сомнения, то теперь я точно знаю: это остров, и мы на нем высадимся, хотя бы все псы Аида подстерегали нас на берегу».

«Царь...» — начал было я, но внезапно понял: меня никто не слушает. Мне вообще не стоило ввязываться с ним в спор. Те, кто знал Одиссея лучше, так и поступали: едва только он обращался к ним с вопросом, превращались либо в безответное дерево, либо в колодец, откуда до него доносилось эхо собственного голоса. Да я и сам уже весьма неплохо его знал. И какая блоха меня укусила, что я вдруг решил поделиться с ним своими сомнениями?!

Оставалась, впрочем, слабая надежда, что скала — она и есть скала, отвесные стены, ни причалить, ни зацепиться. ..

«Вижу проход!» — закричал Термофил.

«Нам не нужен проход, глупец! — огрызнулся Одиссей. — Что мы станем делать в этой норе?! Нам нужна бухта!»

Проход не проход, бухта не бухта... а надежды мои не оправдались: нас уже всасывало в темную узкую щель — туда, где сплошная каменная стена расселась, должно быть, при падении с олимпийских высот. В грохоте воды, в пене брызг, мы проваливались внутрь скалы. Храбрясь и молодцевато покрикивая: «Держи ровно!.. весла, весла береги!.. убрать парус, рыбьи дети!..» Одиссей, поначалу стоявший между рядами гребцов, зачем-то обнажив меч, наконец сообразил, что проку от его воинственности будет немного, и теперь вместе с навигатором Перикомпом налегал на рулевое весло. Я повис на снастях, помогая Триссосу и Симпоту свернуть парус. Бешеный поток пытался притереть корабль бортом к скале; чтобы оттолкнуться на безопасное расстояние, в ход шли и весла, и копья, и все, что попадало под руку. «Только бы мачту не срезало...» — услышал я. Но вряд ли о том стоило беспокоиться — своды расселины терялись в туманных клубах... Внутри камня течение смирило свой буйный нрав, но расправить весла в такой тесноте было опасно. Оставалось покориться судьбе и стихии.

«Факелы!» — приказал Одиссей.

Это была неудачная мысль.

Во-первых, в спертом, наполненном водяной пылью воздухе кремень не давал искры, трут не занимался. «Никому ничего нельзя доверить, — прошипел Одиссей. — Дай сюда!» Самое удивительное, что с десятой примерно попытки ему удалось оживить один факел, а уж от того занялись и остальные.

А во-вторых, мы разбудили Скиллу.

...Как я сейчас понимаю, Скилла была существом из другого мира. Вернее сказать, порождением — ибо кому в голову придет назвать «существом» дерево или гриб?! Скилла не была ни тем, ни другим, но и не животным, впрочем. Она не была даже Скиллой — это потом, много позже, со слов немногих живых очевидцев назвали ее Скиллой — но не потому, что она лаяла во все свои глотки, как злобная собачья свора. Она вообще не издавала звуков по причине полного отсутствия легких и голосового аппарата.