Алекс Готт - Белый Дозор

— Фантастика какая-то! Вам пора бизнес открывать. Никакой глинтвейн и в подметки вашему чаю не годится! И действительно: бодрит невероятно! — Он подумал немного и предложил: — Знаете, когда вы меня возите, это как-то не принято между пассажиром и водителем, нужна дистанция, так сказать. А теперь мы с вами коллеги по приключениям. Я к тому, что можно перейти на «ты»?

Виктор обрадовался.

— Я, вот честно, давно хотел вам предложить, да всё как-то стеснялся. Вы правы, там, — он ткнул пальцем в пол, — я свою работу делаю, а вы — свою, так что на «вы» — это и вежливо, и правильно, а здесь… Привет тебе, Алексей. — Он протянул руку, и Лёша ее пожал:

— Привет тебе, Виктор. Может, еще по чайку? За новый, так сказать, формат общения?

— Согласен, — Виктор разлил чай. — Ну, доброго нам с тобой здоровья и долгих лет жизни!

— Живы будем, не помрем, — ответил Лёша, и в этот самый миг самолет с небывалой силой тряхнуло, раздался громкий хлопок, и разом погасло всё освещение. Тут же завизжала какая-то женщина: «Падаем, караул!», и ее вопли подхватил, казалось, весь салон, началась страшная паника. Кто-то вскочил со своего места и с дикими криками метался по салону, сталкиваясь с такими же, как и он сам, до полусмерти напуганными пассажирами. Кто-то беспомощно сидел, не в силах даже приподняться на ватных ногах, кого-то ужас поверг в обморочное состояние. Лёша почувствовал, как самолет накренился сначала на правый бок, а потом нос его опустился, и воздушное судно понеслось к земле, не в силах уже держаться за воздух на своих серебряных крыльях. В багажном отделении сработала подложенная головорезами Глинкина пластиковая бомба, подброшенная в самолет во время загрузки багажа в аэропорту, и теперь в фюзеляже «Боинга» зияла дыра, диаметр которой стремительно увеличивался.

— Виктор, что с нами?! Мы падаем?! — успел крикнуть Лёша и в ответ услышал сдержанный голос боевого офицера не раз смотрящего Маре-Смерти в глаза:

— Судьба, сынок. Держи меня за руку, вместе и помирать легче.

Последнее, что увидел Алексей перед тем, как его сознание отключилось и сам он провалился в темную пучину небытия, было лицо того самого пассажира преклонных лет. Он улыбался и что-то говорил, но Лёша, как ни старался, так и не смог разобрать его слова.

Над бескрайними лесами древней славянской Земли начинался багряный пожар. Солнце вставало: огромное и красное. И небеса утонули в нем, охваченные страшным пламенем, где сгорало всё, кроме предательства. С кровавым рассветом пришла на Русь новая вера — Христианство, к тому времени насчитывавшая почти тысячу лет своего хождения по миру и уже успевшая обрасти комментариями глупцов, надрывными воплями кликуш, искажениями теологов, в гордыне своей возомнивших себя превыше Христа. Иисус был великим апостолом Единого Бога-Творца Всемогущего и проповедовал добро, а эти выродки сделали на его имени кровавый культ, торгуя Христом, закладывая Христа, употребляя Христа ради стяжательства и своей единоначальной власти.

В Киеве, князь Владимир — гонитель веры исконной, повелел разрушить Великое Княжегородское Капище. Чуры Родных Богов, прежде резаные искусными мастерами в камне и дереве, сбросили в Днепр, пожгли огнем. Владимир, руководивший поруганием, по своему обыкновению хмельной и куражливый, угодливо лебезил пред посланцем византийским. Через толмача-переводчика вопрошал:

— Всё ли так делаем, господин посланник? Не угодно ли чарочку? За знакомство, по обычаю широкому нашему. Вы давеча имя свое называли, а я вот, под медок-то, запамятовал. Не обессудьте, прошу вас.

Посланник Константинова двора: дородный, в пурпурных одеждах, подпоясанный кушаком шитья золотого, с завитой и умащенной душистыми маслами бородой, с умным лицом, на котором особенно выделялись ярко-изумрудные глаза, важно кивнул в ответ, улыбнулся по причине, одному ему ведомой: «Быстро получилось перетащить великого князя Киевского из прежней веры в новую. За то награда меня ждет великая, как буду обратно при дворе императора Константина. Вотчиной Царьграда станет теперь Руссия: не данью монетной да собольей, но данью душ своих заплатят славянские роды мзду Византии, а уж прочее с них получить — то невелик труд. А главное — Она запомнит, зачтет Владычица мое дело, ей трижды угодное».

— Чарочку? Охотно, — кивнул зеленоглазый посланник. — Этого мой Господь не воспрещает. Зовут меня, княже, Невлепидоароманием.

— Мудрено, — князь почесал в затылке, — вот и запамятовал я. Может, как попроще можно вас величать?

— Чтоб проще тебе было, князь, зови меня Невзором. Да и ушли ты толмача, я на твоем языке, как горлица, воркую, ха-ха.

— Здрав буди, Невзорушко! — обрадовался князь. — Ну и слава тебе Господи, что не воспрещает нам Христос хмельным медом пробавляться. Зело велик Господь! — с пьяным пафосом князь перекрестил рот и осушил третью с утра чарочку.

…Князь Владимир, тот самый, который Красное Солнышко, давным-давно почитается в Вере Православной Святым. После Крещения Руси водой, огнем и железом, после убийства отца своего, Святослава — великомученика, древних богов ревнителя, извести которого препоручил печенегам — людоедам поганым, а также после изничтожения родного брата своего, Ярополка Святославича, коего повелел убить собственной охране, когда брат к брату приехал мира искать, будущий Святой Равноапостольный князь Владимир пил беспробудно, ибо жрали душу и сердце его Навьи бесы, всякого убийцу изводящие, жизнь в нем выжигая муками душевными, кои токмо брагой и можно залить-заглушить ненадолго.

Род свой предал князь Владимир, страшное и многое зло содеял для Руси, разрушив символы веры и уклад самой жизни славянской. Шпионы да подсылы, тати ночные, донесли князю о сборе волхвов на Лысой Горе. Судили те и рядили недолго, и за поругание Веры и Святынь славянских князю Владимиру от волхвов было проклятье послано великое.

Узнав о том проклятье, задумал Владимир-князь и вовсе преужасное: веру предков огнем и мечом под корень изводить, волхвов же, всех до едина, предавать лютой смерти: сажать на кол, рвать уд, ноздри, уши, в глотки лить свинец, рубить руки, ноги, головы и обрубки выставлять на всеобщий смотр, дабы видел народец славянский, каков теперь новый Бог на Руси. Не забалуешь с таким, а паче с ревнителем его и наместником единым на престоле — Великим князем Киевским, князем-убивцем…

— Всё мне по нраву, княже, всё лепо, — поклонился византиец Владимиру-князю. — Един князь и Бог един. Истинно, для смердов то в закон войдет, свободы прежней им боле не видать, вольниц прежних, при язычестве поганом заведенных, не пробовать.