Константин Ветошко - Три грани рока

Из-за спины опрокинутого товарища ужом вывернулся худощавый горец; его кинжал по самую рукоять входит в живот яростно взревевшего дикаря, но тот в последнем усилии проламывает череп своего убийцы страшным ударом золоченого противовеса кинжала.

Вот еще один из хозяев, удачно угодив коленом в лицо кинувшемуся в ноги фанатику, широко размахивается шестопером, но и сам сгибается от сильного удара ногой в пах, а потом получает сразу несколько глубоких ран в беззащитную спину и со стоном падает на пол, обливаясь кровью.

Последний из горцев местного племени успевает откуда-то достать топор и с яростным воплем кидается на врага. Его противники спешно отпрыгивают подальше от сверкающего полукруга лезвия, но один из варваров спотыкается о еще бьющееся в агонии тело. Эта секундная заминка стоила ему жизни — зазубренное лезвие топора глубоко врубилось в ключицу заверещавшего дикаря. Выдернуть из падающего тела и вновь поднять оружие горец уже не успел — двое варваров крякнув от натуги, обрушили на него тяжелую деревянную лавку, а потом упавшему и оглушенному противнику перерезали горло.

Пока его люди в отчаянной схватке старались подороже продать свою жизнь, вождь племени, рассудив, что ничем им не поможет, попытался скрыться. Когда-то он был неплохим бойцом, но даже во времена своей молодости всегда находился за спиной могучего брата. Этот великий воин был известен далеко за пределами племени, но был слишком простоват и бесхитростен. Зато его брату изворотливости и властолюбия хватало на двоих. Со временем он сумел, опираясь на поддержку родни и не стесняясь самых подлых методов, подмять под себя и возглавить племя. Но его могучий брат пал в схватке с проклятыми имперцами, и теперь некому было загородить перехитрившего самого себя горца от опасности.

Воспользовавшись суматохой, вождь, возможно, и сумел бы скрыться, но откатившийся в угол Кель имел свое мнение на этот счет. Извернувшись всем телом, он подсек ноги горцу и даже умудрился несколько раз сильно приложиться ему по голове. Этой заминки хватило, чтобы с местными варварами расправились, и на беспомощно распростершегося рядом с выходом главу племени вновь обратили внимание.

Седовласый горец подскочил к пытающемуся встать вождю и ударом ноги опрокинул его назад на пол. А потом к нему подбежал тот самый варвар, чей фанатичный блеск в глазах изрядно напугал Келя. С яростным воплем дикарь стал ожесточенно рубить вождя топором, заставив императорского солдата откатиться подальше, спасаясь от обильных брызг крови, летящих во все стороны. Впрочем, при этом он задел лужу, натекшую из-под другого еще дергающегося в агонии тела, и все равно весь перемазался.

Не обращая внимания на участь вождя, седовласый горец шагнул к двери, но она уже распахивалась ему на встречу. В дом заглянул один из воинов племени, встревоженный криками. Увидев царящей в комнате разгром, варвар в испуге отшатнулся, но старик оказался быстрее и воткнул свой кинжал ему в сердце. Не давая телу упасть, он толкнул его перед собой, сбивая с ног еще одного из местных горцев, и во всю мощь что-то прокричал на своем гортанном наречии. Ответом ему стали яростные вопли прибывших воинов и испуганные голоса хозяев. Следом за седовласым горцем, держа оружие наготове, покинули дом и остальные выжившие варвары.

Снаружи доносились жуткие вопли, но Кель ни на секунду не посочувствовал обитателям селения. Он извиваясь пополз к одному из убитых горцев, до сих пор в последнем усилии мертвой хваткой сжимавшему кинжал. Каждое движение давалось с трудом, замлевшее тело не хотело слушаться, но юноша, стиснув зубы, упорно приближался к цели. Он еще сильнее перепачкался в крови, обильно растекшейся по полу, но наконец дополз до мертвого горца, и, повернувшись к нему спиной, попытался нащупать кинжал. Почти сразу клинок глубоко рассек ему кисть, но Кель, не обращая внимания на боль, начал тереть веревки, связывающие руки, о лезвие.

Снаружи начали стихать крики, и юноша удвоил усилия, стараясь быстрее рассечь путы. Он еще несколько раз поранил ладони, но толстые веревки наконец поддались. Теперь предстояло расправиться с теми путами, что связывали ноги и притягивали руки к телу. Кель попытался сесть и ухватить кинжал липкой ладонью, но дверь дома с треском распахнулась, и в помещение неторопливо ввалилась пара горцев, заляпанных кровью.

Кель замер на месте, оставаясь с виду полностью безмятежным, но внутри него бушевала буря эмоций. Услышь вошедшие горцы те проклятья, которые он призывал на их головы, они незамедлительно расправились бы с имперцем. Но варвары видели лишь покорно дожидающегося своей участи жалкого и сломленного пленника, поэтому быстро обыскав все тела и забрав всё представляющее хоть маломальскую ценность, с двух сторон подхватили юношу и выволокли наружу.

Мрачный Торстен полусидел, привалившись спиной к стене. В поясницу больно упирался один из корней, а на плечо упал и теперь там извивался длинный дождевой червяк, но не это беспокоило норда. Уже прошло не меньше получаса, как пленников вновь кинули в яму, но гвардейцы не унимались, продолжая сыпать проклятьями. Естественно адресованы они все были смалодушничавшему Келю.

— Неужели этот скаренный ублюдок не понимает, что теперь нас всех будут пытать еще усерднее! И начнут горцы именно с этого тупого трусливого слизняка, — распалялся гвардеец, сжимая кулаки в бессильной ярости.

— Да заткнитесь вы, — наконец взорвался Торстен. — Я верю Келю как себе! Он не предатель и не трус! Он просто что-то задумал!

— Ты это нам говоришь или себя пытаешься убедить? — Парировал один из гвардейцев. — Слабовата духом оказалась смешанная пехота!

— Ты это поосторожнее, — яростно проскрипел Ритал. — Трусов тут нет!

— Прекратить свару, — спокойный голос Керита разом оборвал разгоравшийся спор. — Поживем — увидим. Но мне тоже показалось, что этот юноша что-то задумал. Сломался он не из-за боли и страха, уж в этом я разбираюсь.

После слов командира пленники замолчали, полностью отдавшись во власть мрачных мыслей. Торстен пытался думать о чем угодно, но неизменно возвращался к поступку Келя. Он верил другу, но не мог полностью вытравить червячок сомнения. Как норд ни отгонял предательские мысли, они вновь и вновь лезли ему в голову.

Тогда, чтобы хоть как-то отвлечься, Торстен принялся вспоминать родителей. Сейчас, из этой сырой ямы, наполненной насекомыми, прежняя жизнь казалось придуманной им самим сказкой. Норд был готов пожертвовать чем угодно, лишь бы еще хоть раз обнять родителей, услышать родные голоса, посмотреть в их любящие глаза…

С тоской вспоминал Торстен и своих друзей. Ему почему-то казалось справедливым, что он не так уж и надолго пережил Рига и Тидша. Но они хотя бы погибли в своем родном городе, сражаясь с фанатиками, а вот ему предстояло сгинуть в безвестном селении горцев, и не в бою, а словно покорному скоту на бойне.