Хаген Альварсон - Девятый Замок

Приземистая башня нависала над пропастью жирным брюхом, грозя свалиться в бездну, цепляясь снизу толстыми кривыми столбами-лапами. Окоченевшими. Другая — прямоугольная, высокая, увенчанная двускатной крышей. Струя алого пламени время от времени взлетала над кровлей. Хитросплетение множества тонких башенок, что обвивают друг друга гибкими побегами винограда, танцующими змеями. Роскошные балконы, острые колпаки и широкие чаши на крышах. Чёрные знамена с алым кругом, к которому стремится белая птица, похожая на чайку. Хрустальные источники, проливающие воду с неимоверной высоты. Их вода наверху кажется сладким красным вином, а внизу — седым туманом, серебряной пылью. Лёгкие, изящные, уходящие ввысь… облепленные целыми гроздьями уродливых чудовищ-горгулий. Кажется, будто башенки стремятся сбросить с себя тварей, а те хватаются за выступы, друг за друга, цепко и жадно. И по девять чудищ висит на девяти, уцепившихся за гладкие стены.

Эти жуткие и жалкие твари — это мы. Мы — те, кто просит. Те, кто хочет. Те, кто жертвует. Те, кто стремится. Те, кто шёл со мной тремя морями, крутыми тропами и сырыми пещерами Безмолвия…

И я.

Тем временем на цельной стене появились в лучах заката чугунные ворота цвета увядшей розы, покрытые инеем, и яркий, обжигающий золотой круг вспыхнул над ними. Солнце?

Какое холодное…

К воротам вела тропа, посыпанная серым пеплом погребальных костров, а по обе стороны от тропы — бездна. Шум потока едва доносился наверх…

Мы, девятеро, стояли как полудурки, задрав головы и разинув рты, пока Корд'аэн не сказал:

— Всё, час пробил! Сворачиваем лагерь! Рольф, ты с нами?

— Когда я был тут прошлый раз, тоже по приказу Олафа, то не смог подойти к замку и на сто шагов, — глухо признался тот, — испугался. Я хочу отомстить за тот страх!

Рука в потёртой перчатке легла на хьяльт меча. Хищное пламя зажглось в синих глазах воина.

— Я иду мстить за невесту и за поруганную честь моего народа! — прозвенел голос Дарина. Красный плащ на его плечах пылал, как холодный гнев.

— Я иду мстить за родичей! — сказал Борин и достал щербатый древний меч. По чёрному лезвию бежали багровые сполохи.

— Я иду, чтобы обрести родство в народе Двергар! — прогудел Асклинг.

— Я иду, чтобы прервать родство в этом народе, — прохрипел Тидрек.

— Я иду за именем ключа! — Дэор отряхнул накидку.

— Я иду вернуть забытое! — произнесли мои губы.

— Я иду отдать долг чести! — взмахнул секирой Эльри.

— Я иду, — сказал Корд'аэн и хотел что-то добавить, но…

Корд'аэн вдруг согнулся пополам, его зрачки расширились от боли, а руки судорожно вцепились в посох. Дэор бросился к нему, поддерживая за плечи и тревожно глядя в глаза. Волшебник покачал головой и указал куда-то вбок.

Я обернулся.

Рядом выругался Эльри.

Оказалось, не мы одни пришли в тот день к воротам Девятого Замка. Непонятно только, как толпа в две дюжины подобралась незамеченной, ведь Рольф, Эльри и Дэор сторожили лагерь. Не иначе как по волшебству.

Это были орминги, Дети Змея. Так мы зовём их, ибо у них глаза змей, и чешуей покрыты их тела от шеи до бёдер. Мне никогда прежде не доводилось их видеть, ведь их изгнали из Эльдинора задолго до того, как мой прадед Ари поселился в Норгарде. Но о них говорится в сагах. Орминги, а еще утенгеманы, Люди Пустоши, так их назвали: где бы они ни прошли, везде оставляли пустошь. Думается, это преувеличение, хотя я никогда не помыслил бы, что увижу их своими глазами.

С другой стороны, я никогда не думал, что умру с оружием в руках.

Орминги — высокие, выше трех альнов ростом, растянулись цепью, однако не подходили и не поднимали ни глеф, ни капюшонов серых накидок.

— Из Песков, — криво усмехнулся Эльри, — жалкие говноеды. Считайте, нам повезло.

— Привет, братья! — Асклинг вышел вперед и торжественно обратился к воинам на ломаном Имрехе, языке сидов. — Клириннэ лаймес, илькас! Ардэ ар-эймелиа!

Дэор медленно обхватил голову руками.

— Воистину безмозглый дубоголовый чурбан… — прошипел он. — Предложил им пожать руки и спеть песню дружбы…

— Он просто слишком много времени пробыл в Холмах, — пожал плечами Тидрек.

Однако орминги расступились. Вперёд вышли двое, по виду — из Верольд, мужчина и женщина. Оба в плащах, подбитых мехом, только мужчина в тёмном, а его спутница — в ярко-красном. Кроме того, она прятала лицо под острой шапочкой, только рыжий локон выбивался. На шеях мерцали золотые веточки омелы. Краем глаза я заметил, как тревожно переглянулись Тидрек и Асклинг. Кажется, они были знакомы с нашими гостями.

Женщина сняла шапку. Закат скупо осветил красивое лицо, отразился в печальных глазах. Короткий шрам под левым оком — след от почётного удара. Чернобородый господин, волосы которого изрядно притрусила седина, насмешливо прищурился, глядя на нас. В карих глазах разгорался тёмный огонь.

— О, кого мы лицезрим! — прохрипел Корд'аэн, плюя словами. — Аллиэ О'Кирелл из Маг Байд, дочь Меартэ из Эри, и Дейрах сын Кеараха, прости, не помню откуда! Предательница, отверженная от Круга Высоких Вязов, оборванка, взятая в Маг Байд из жалости, подло и коварно укусившая кормящую руку. И недоношенный ублюдок какого-то межевого князька, алтарный служка, бездарный бард, никчёмный воин, вечный мальчик на побегушках у нищих владык… кем вы ещё были в этой жизни, мои краткоживущие друзья, напомните?

Дейрах усмехнулся, но ничего не сказал. А госпожа тихо рассмеялась.

— Что до ублюдков и краткоживущих, то тут тебе нет равных. Потому-то ты и злобствуешь, светлый сид, благородный и мудрый волшебник Народа Холмов, чья мать была изнасилована пьяным краткоживущим северянином, возвращавшимся из набега, за год до твоего рождения — ведь ровно год жёны вашего народа вынашивают дитя. В твоих жилах течёт кровь смертных, чужаков, и ты бесплоден, а что до предательства… Ты не знаешь в этом толку. Ни в предательстве, ни в мести. За жалость не полагается благодарности. Только мщение.

— Я гляжу, ты никак не простишь сострадания, — холодно улыбнулся Корд'аэн. — Живёшь местью по сей день?

— Я не спрашиваю тебя, пасынок Флиннаха, чем живёшь ты, не так ли?

— А ты спроси — коль осмелишься.

Аллиэ вздрогнула. Страх и сострадание мелькнули в её взоре. Корд'аэн стоял, расправив плечи, опираясь на посох, не сводя с неё глаз. Он делал себе больно, он резал сердце воспоминаниями, он был готов убить нас всех, начиная с себя. Я боялся его. Боялся зелёных глаз Корд'аэна и Аллиэ, таких удивительно схожих, мягких, но со стальным отливом, лукавых и печальных, ярких и страшных, как бурное море.

— Спроси меня, чем я живу, и я отвечу тебе, что не только болью, но и радостью. Поверишь ли ты мне? Или твой бог, сотворенный из пепла, из ненависти, слишком крепко держит тебя за шею? Золотая омела проросла в самое сердце?..