Хаген Альварсон - Девятый Замок

И хоть ныне мало кто помнит легенды, каждый, кто был "Под дубом", почуял недоброе.

Даже самые пьяные.

Чужак обвёл взглядом тёмный зал и зевнул.

— Ну, господа? — протянул он глубоким голосом, каким говорят, вероятно, подземные чудовища Чёрного Перевала. Я вздрогнул, ибо ощутил вдруг неприятный сырой холод пещер с низкими потолками, покрытыми плесенью.

— В чём дело? — спрашивал пришелец, и никто не отвечал ему. — Ну же, почтенные! Отчего вы не пляшете? Отчего не слышно голосов радости и музыки? Прошу вас, веселитесь, не обращайте внимания на одинокого странника! Он не стоит минут вашей радости! Не так много у вас времени, чтобы грустить! Сегодня хорошая ночь для музыки и песен. Так танцуйте же, и пусть безумие ветра на горных вершинах держит ваши сердца! Я желаю любоваться, как вы умеете дёргаться! Ну?! Завтра будет поздно…

— Почему? — с удивлением услышал я собственный шёпот.

Тёмный странник даже не глянул в мою сторону. И я возблагодарил богов.

— Нетрудно сказать, — отвечал тенелицый гость. — Близится Час Рагнарёк, Час волчьей пурги, Век бурь, когда треснут щиты и узы дружбы, будет забыто родство, и мёртвые идолы сами возьмут себе жертвы. Но Хёймдалль не затрубит в Гьяллахорн, сзывая богов и героев на великий бой, Волк не сожрёт Солнце, Манагарм не проглотит Месяц. Сыны Логи не двинутся из жарких южных краев, и не дрогнет хрустальный мост-радуга под копытами их огненных коней. Полчища троллей не двинутся в Срединный мир. Не увидят у берегов живых Корабля Мёртвых, построенного из ногтей усопших. Не пробудятся драконы и Морской Змей. И Мировое Древо останется нерушимо. Не древние враги уничтожат ваш мир. Его сожрут мелкие, пустые, бессердечные твари, что являются из Вечной Пустоши и туда же уходят, насытившись. Они голодны, их приход неотвратим, как зима и смерть. Души им заменяет чёрная пасть.

Музыка умерла. В очах толпы не были ни капли хмеля. Была липкая, слизкая муть… Страх. Страх неведомого. Страх узнавания…

Гость медленно осушил стакан. Потом как-то нехорошо прищурился и упёрся взором в торговца.

— В каждом из вас, — говорил скиталец, — на дне ваших зрачков, в глубочайших пещерах ваших душ… Там, где исчезает боль и тускнеет радость, меркнет свет и тает мрак… Там таится крохотное серое ничтожество, маленький цверг, дитя Вечной Пустоши. И страшен тот час, когда эта мерзь разбухает, и прах памяти сердец осыпается в пасть забвения, в этот пустой желудок, в эту мировую бездну…

— Ты что, припадочный? — перебил Гербольд. — Или быть может — местный шут?

Зря он это сказал… Он что — не видит?..

— Я так понял, — продолжал купец, — что тебя герр Этер нанял нас смешить. И вот что я тебе скажу. Плохой из тебя шут. Ты мне надоел. Сколько тебе дать серебра, чтобы ты закрыл рот и вышел оттуда, где отдыхают добрые люди?

Пришелец беззвучно рассмеялся.

— Не греши на трактирщика. Он меня не знает. Я тут почти случайно. А что до серебра — у тебя столько нет, чтобы я удивился.

И добавил, равнодушно глядя в окно:

— В жизни не видел такой огромной пиявки…

— Что?! — вскочил главный охранник купца. — Кого ты назвал пиявкой?!

— Тише, не дело затевать ссору! — подал голос Этер. — Наш гость из дальних стран сейчас попросит прощения у герра Гербольда и выйдет… не так ли, добрый странник?..

— И не подумаю, добрый трактирщик, — невозмутимо отвечал свартальф. — Я не попрошайка, я имею, чем заплатить тебе за гостеприимство. А перед пияв… господином Гербольдом я не виновен. Не я, видит небо, посылал его на север за "быстрым" лесом. Не я присоветовал ему выставить товар на торги в Боргосе, а потом уничтожить половину, чтобы вторая половина выросла в цене в четыре раза. И не я нашептал ему продать остаток — это немало! — на верфи короля Аэдварда Алмарского. Не секрет, что ему ныне весьма надобен лес: ибо есть у него желание, чтобы люди острова Боргос признали его своим сюзереном. Для того он вооружает ныне стрелков долины Маг Арта. Для того ему нужны корабли и древесина. Герр Гербольд так уже делал. Только ездил он тогда, я слыхал, не на север, а на запад, и брал лес у болотных грэтхенов.

Шум поднялся в трактире. Грэтхены! Хитрые, коварные и почти столь же искусные, как мы, они всегда были нашими врагами. Та вражда — древняя, глубокая и взаимная. С грэтхенами не будет мира. Никогда. Не скажут хорошо о том, кто ведёт с ними дела!

— Из твоих слов ничего не является правдой, — проговорил Гербольд, бледный от испуга и злости. — А за ложь следует держать ответ…

— Господа, не надо… — промямлил Этер, но его не услышали.

— Проучите его! — прошипел Гербольд, скрипя зубами и дрожа всем телом.

А тела, надо сказать, было много. У преуспевающего купца всегда много тела. И тело это тряслось от злобы и страха.

Двое подступили к альвину, слева и справа, а старший охранник сказал, смешно шевеля своими моржовыми рыжими усами:

— Неохота тебя выбрасывать. Сам выйдешь?

И кивнул на дверь.

Странник молча покачал головой.

— Зря… — вздохнул усатый. — Ну, не обиж…

Он не договорил.

Его люди протянули руки к гостю. И вдруг заскулили, оседая на пол. Тёмный пришелец держал обоих за кисти правых рук. Кости трещали под тонкими белыми пальцами. Он просто смял суставы. Словно то были гнилые орехи.

— Боюсь, — проговорил он в совершенной тишине, — что они останутся калеками. Навсегда.

Мне захотелось забиться куда-нибудь от того голоса. Поглубже. Но людей Гербольда это не остановило.

Старший хрипло зарычал и бросился на странника, размахивая тесаком, увлекая остальных. Те мигом окружили гостя. Загудели жуткого вида шипованные дубинки, круша стойку и табуреты. Завопил Этер. Полетели щепки. А потом щедро брызнула кровь, и люди стали кричать, страшно кричать. И умирать.

Они неистово колотили друг друга. Крепко ввинченные шипы моргенштернов разрывали мясо на уродливые куски. Тяжелые шары кистеней дробили кости и черепа. Острые кромки шестопёров кромсали плоть, ловко полосовали кожу сквозь одежду. Люди слепо и беспощадно месили друг друга, и не могли остановиться. Они кричали от ужаса и умирали. А тёмный гость плясал меж них, минуя свистящую смерть, ритмично хлопал в ладони, отбивал ритм каблуками, и вился его фиолетовый плащ, укрывая ужас, словно сама ночь. Вдруг он остановился, застыл, сведя над головой руки в последнем хлопке. Горе-воители сползали в чёрно-багровую лужу на полу. На ногах стояли только усатый старшина и молодой паренёк с арбалетом. Страшный незнакомец рывком развёл руки, и юнец опустил оружие.

Какое-то время царила тишина. Тень скрывала лик пришельца. На лицах горожан и алмов был ужас. Только Эльри смотрел на свартальфа спокойно, пристально, и лишь его пальцы, теребившие косицы бороды, выдавали беспокойство.