Юлиана Суренова - По ту сторону гор

Аль собирался полежать какое-то время, притворяясь спящим, подождать, что тот станет делать, как решит проблему, но потом передумал, приходя Рику на помощь:

— Уже пора? — он сел, глядя на сына торговца ясными, без тени дремоты, глазами.

— Да, — вместо "спасибо", Рик как-то косо взглянул на него, а затем поспешно вернулся к своему плащу — досыпать.

Оставшись один… Нет, конечно, его спутники никуда не исчезали, продолжая оставаться рядом. Но они спали. А, значит, были не в счет. Так вот, оставшись наедине с самим собой, юноша вздохнул с долей облегчения. Он и сам не знал, отчего больше устал за минувший день — от тяжелой ходьбы по глубокому снегу, или постоянных придирок брата, который словно специально цеплялся к каждому его слову, норовя унизить.

"Ничего удивительного, — вообще-то, он и не ждал от Аль-си ничего другого. — Тот, кто стремится к власти, не может себе позволить иметь соперника под боком. И не важно, что это власть не в десяти царствах, и даже не в одном, а всего лишь в маленькой группке, идущей через горы, а соперник ни на что и не претендует. Так надо — вот и все".

Хотя, даже думая так, где-то в глубине души он понимал — возможно, дело и не в этом. Просто любая группка — это маленькое царство. И как в любом царстве в нем должен быть правитель — Аль-си, воин — Лиин, придворный — Рик и шут… На данный момент это место было свободным. Им мог бы стать Лот — он подходил, и даже пробовал шутить с остальными — на свой манер, жестоко, даже оскорбительно. И оскорбления ему прощались. Во всяком случае, пока. Может быть, и из-за этого: шуту дозволено куда больше, чем простому смертному. Ему лишь нельзя быть серьезным. И иметь душевные привязанности, которые могут стать предметом чужих шуток.

"Но раз так…" — он не видел своего места. Проводник? Это, скорее, работа для собаки, вынюхивающей дорогу… Впрочем, брат и относился к нему как к какому-то животному, которое можно было обидеть, пнуть ни за что ни про что, к чьему голосу никто не собирался прислушиваться, и вообще…

Аль шмыгнул носом, чувствуя, что вот-вот расплачется от обиды. Ему так хотелось стать кем-то… Кем-то значительным. Но ничего не получалось. Потому что он не знал людей, не умел с ними общаться. И, может, потому боялся. А ведь даже собака не станет слушаться того, кто ее боится. Да она просто набросится на него, стремясь занять место в иерархии стаи выше. Что уж говорить о людях.

Он вздохнул, подбросил пару веток к начавший склоняться к земле костер и замер, наблюдая за тем, как огонь накинулся на своих жертв, затрещал, расцвел, вставая в полный рост. В первый миг это зрелище вызвало в его душе отчуждение:

"Даже пламень стремится к власти, могуществу. Неужели нельзя просто жить в мире, не будучи ни повелителем, ни слугой? Просто идти, куда вздумается, встречать людей как равных себе, делиться с ними сомнениями и вопросами, не боясь, что они повернут их против тебя, чтобы обрести над тобой власть?"

Погруженная в полумрак пещера казалась пуста, скользившие по стенам тени были настолько призрачно нереальны, что в их существование можно было не верить. Единственным, что было настоящим, живым, и потому притягивало взгляд, был костер. И, хотел Аль того или нет, его взгляд вновь и вновь обращался на огонь, который притягивал к себе, завораживал танцем, не желая отпускать. В нем было что-то… Не поддающееся объяснению, действительно могущественное и волшебное. Казалось, загадай желание на понятном ему языке — и оно исполнится.

Жаль, что никому, за исключением повелителей стихий, великих властелинов дня и ночи не дано понимать его речь. А юноше так бы хотелось научиться. И даже не для того, чтобы исполнить желания. Просто. Чтобы было с кем поговорить вот в такие мгновения. Чтобы не было так одиноко.

Дыхание костра стало таким громким, что заглушило собой все остальные звуки, даже храп Лота, от которого, как уже начало казаться Алю, нигде не будет спасения. Прошло еще несколько мгновений, и юноша забыл обо всем на свете, всех бедах и разочарованиях, страхах и сомнениях. Остался только костер, который заполнил собой целый мир. В его пламени этот мир начал изменяться, становясь совсем другим. Не чужим, сказочным, нет, он остался тем же самым — царством снега на границе холодных гор. И, все же…

Вот, взять хотя бы пещеру, в которой сидел юноша. Она была, была, и вдруг… Танец теней на стенах стал быстрее, их движения — широкими и размашистыми.

В какое-то мгновение они словно слились воедино, и тогда пещера начала таять, истончаясь, словно снежная глыба, принесенная к пламени костра. Сначала за бледной мутью были видны лишь неясные очертания, столь огромные, что их было невозможно охватить взглядом целиком. Однако по мере того, как скрывавшее это нечто полотно все сильнее и сильнее таяло, проясняясь и светлея, юноша начал узнавать…

"Горы!"

Они предстали во всей своей красе — серебряные исполины, освещенные загадочным лунным светом. Они были знакомые и незнакомые, казалось бы, такие же, какими он запомнил их когда-то, и при этом — совершенно другими.

Тогда, идя по вившейся между ними тропе, он был в них и, одновременно — чужим среди них. Сейчас же, глядя на них со стороны — царевич видел их все целиком, с той стены, которая подпирала небеса над Альмирой, до той, за которой расстилались равнины Девятого царства — он чувствовал себя их частью: каждой вершиной, каждой расщелиной, деревом, снежинкой, камнем, который спустя несколько мгновений сорвется с вершины и понесется по склону, увлекая за собой множество других. Он был частью и одновременно всем целым. Это было сказочное, восхитительное чувство понимания и свободы, лишенного опасений предвкушения каждого нового шага и чего-то еще, что он еще не понимал, но точно знал, что уже совсем скоро поймет, когда до прозрения осталось всего ничего — несколько мгновений, несколько шагов…

Но тут громкий, как раскат грома, многократно усиленный одичавшим от одиночества горным эхом, голос разрубил на части тишину, заставив огненные тени, отпрянув друг от друга, попрятаться по углам. И даже огонь костра, еще миг назад встававший могучим великаном, подпиравшим плечами пещерные своды, сжался крошечным дряхлым старичком-карликом у ног Аль-си, который, упирая руки в бока, навис над младшим братом грозным духом отмщения.

— Так! — он с шумом втянул в себя воздух, словно набирающий силы перед бурей ветер, затем неспешно, словно растягивая мгновения своего торжества, спросил: — Спишь? — буравя Аль-ми ледяным взглядом светлых, как лед, глаз.

— Я? — юноша растерялся, не зная, что сказать. Впрочем, от него и не ждали ответа. В четырех парах глаз, устремленных на него, было осуждение, так, словно он был пойман на месте преступления и, стало быть, что бы он ни говорил в свое оправдание, это не имело ровно никакого значения.