Ярослав Веров - Двойники

Происшествие это в скором времени взбудоражило весь Рим, от Капитолийского холма до Бирюзовой гавани, ибо наш Фавст подал в суд на зятя, обвинил того в нарушении семейного кодекса и предал огласке всю эту вопиющую историю с крюком.

Случилось нашему старому Титу проходить базаром, где он был узнан кухаркой зятя. Собралась толпа; шум поднялся небывалый. Одни вопят «позор лгуну!», другие зубоскалят и пальцами тычут: «Эй, Авл, покажи-ка нам, как спать с помощью крюка и веревки!» Третьи ничего не кричат, но швыряют в него несвежими плодами нагуайи и зелеными помидорами.

На суде старому сабинянину никто не верит. Судья отказывается рассматривать дело, публика ропщет. Между тем наш Аппий зычно обвиняет зятя и поносит его последними римскими словами. Наконец решают — изгнать истца из суда, а дело закрыть за нелепостью оного.

«Не верите мне? Будь по-вашему!» — говорит сабинянин, веревку достает и шагает с капитолия прямо в толпу. Толпа расступается, он же направляется к священному капитолийскому дубу, залазит на сук, вяжет веревку, надевает на шею петлю. И прыгает вниз. Пораженные римляне отчетливо слышат хруст позвоночного ствола. Женщины плачут: «Довели беднягу». Подоспевшая стража вынимает висельника из петли и кладет на землю. О боги! Тот встает, потягивается и, нимало не смущаясь, сообщает: «Вот видите, я же говорил».

Все досточтимые квириты всей римской общиной решают: немедленно закопать оного Гнея, как он есть — живой или прикидывается — в землю. Глубокая яма и тяжелый камень с надписью: «Старый сабинянин». И простоял тот камень там тысячелетия. И вот недавно я обнаруживаю в газете — на Авенине решили возвести очередной «хилтон». Первым делом пускают археологов. Те снимают слой за слоем и обнаруживают камень с сакраментальной надписью. А под ним никаких останков старого сабинянина. Вот так-то, дорогая, понимай так — путешествует наш Пиктор и ночует, полагаю, по-прежнему на излюбленных крюках, вот хотя бы таких как этот, — Марк небрежно указал на крюк, торчащий из потолочной балки.

Она посмотрела на крюк и передернула плечами.

— Бр-р. Ну, история. Откуда ты ее знаешь?

— Ха! Страшно? Только что сочинил.

— Сочини-ил? Совсем неинтересно.

— История задокументирована древними историками. Из всей истории я сочинил лишь имена — настоящее имя старого сабинянина до нас не дошло. Между прочим, он всплывал еще и в восемнадцатом веке, в Швеции, под именем Густав.

— Врешь ты всё.

— Может быть, и вру. Вот хочешь настоящую легенду? Кроме шуток, в местном путеводителе вычитал. События разворачивались буквально в этих местах. Называется «Легенда о добродетельном гражданине, его быке и дочери». Итак, давным-давно, в здешних местах обитал народ, любимой потехой которого был бой быков. На рога им вязали специальным образом веревку и заставляли ее перетягивать. Побежденным считался тот, у кого рог сломается.

И был у одного гражданина на диво могучий бык, непобедимый. Гражданин любил быка, холил и нежил. Но время шло. Однажды, в канун летнего солнцеворота, когда как раз начинались главные бои, гражданин обнаружил, что бык его постарел…

— Как, вот так сразу — взял и постарел?

— Не сразу, конечно, но сдал сильно. И, жалея животное, он не допустил того биться. А бык обиделся и в тот же день ушел. Три дня добродетельный гражданин ожидал, что бык вернется и взывал к богам, отправил на поиски всех слуг и домочадцев, но тщетно. А на четвертый решил принести в жертву свою дочь. Он привел ее вот на этот самый берег, туда, — Марк махнул рукой в сторону невидимого сейчас черного мыса, выдающегося далеко в море, — связал надежно, посадил в воду у берега и рассудил так: «Если до того, как поднимется прилив и поглотит мою дочь, бык воротится ко мне, значит, мой бык простил меня, значит, богам неугодна моя жертва. Если нет — да будет так, как будет».

Он удалился домой и ждал, и прошло время прилива, и еще день прошел, и ночь, но бык так и не явился. Тогда гражданин идет к морю и бросается с той скалы вниз головой; упал в воду и окаменел — с тех пор там из воды торчат два камня, потому как дочь его тоже окаменела, когда прилив захлестнул ее. А бык и не мог прийти: его нашли пастухи на дне ущелья — сорвался с горной тропы в пропасть. М-да, таков пафос легенды: очень человеколюбивый и добродетельный был этот гражданин, ибо себя в этом мире он ставил только на третье место. Превыше всего он любил быка, затем свою дочь и уже потом себя самого. И когда лишился обоих, то и себе отказал в жизни. Какова сказочка?

— Что-то, милый, мне расхотелось купаться.

Утром поднялся сильный ветер, разгулялся шторм. А они пошли купаться. Течение потащило их от берега. Ему удалось выплыть, а она утонула.

И вновь Марк наполовину проснулся. Сквозь муть и щемящую боль утраты он вспомнил — а ведь не плавали они. Не было ведь никакой поездки, потому что она уехала в кемпинг, да так и не вернулась. Он еще разыскивал ее. А потом поехал на море один, с горя. Так все-таки горе было? Ну да, но какое-то другое…

Отчаянный звон будильника врезается в сны. И Марк просыпается. Измучен, как и не отдыхал. Даже не пытается вспомнить — что там было с ним во сне, отчего он такой больной нынче. А что больной — это точно.

Яичница, вялый утренний диалог с отцом. Что тот говорит о новостях из утренней газеты — не слышит.

По пути в институт Марк вдруг припоминает — как только это он мог забыть? — у него ведь сегодня вечером важная встреча. «Ах ты, черт, не могу ведь припомнить — с кем? Да что ж это такое! Ладно, приду к себе и кофеем прочищу мозги».

После кофе в голове стало проясняться. Кофе навел резкость, мир стал четким, но остался по-прежнему чужим. Припомнилось, что да, важная встреча, и что уже обо всем договорено — осталось только закрепить документально или как-то еще. Вот только с кем все-таки встреча? Ничего, всплывет.

После обеда стук в дверь. Иван Разбой.

— Марк, слава богу, ты на месте, — Разбой взволнован, но Марк этого не видит. — У меня появилась важная информация. Он наконец-то показался…

Но Марк не обращает на слова Победителя никакого внимания, меланхолически рассматривает рентгеновские кривые на экране дисплея и курит, так же меланхолически стряхивая пепел под стол.

— Меня сейчас к себе шеф вызывает. Потом зайду и мы обо всем поговорим. Дела, сам знаешь, какие.

А у Марка — чувство пустоты. Пустота постепенно, час за часом, кусок за куском отхватывает от окружающего его мира живые краски чувств. Нет уже за окном мокрых от дождя голых тополей, графического переплетения ветвей акаций. Нет неутомимо жужжащего ДРОНа, который как был включен с утра, так и работает на холостом ходу, и дисплей мерцает пустым окном, на нем какие-то цветные линии, бессмысленные змейки.