Ярослав Веров - Двойники

А теперь не мешкая на кухню: изготовить яичницу, двойную, нет, тройную, растопить добрый кус маргарина; пока он кипит-шипит, бросить щепоть специй; вот так. Вослед накидать нарезанным помидором и пропарить. А только лишь изжарится, сразу же и употребить. Но этого, конечно, нам мало, так что пока суть да дело ставим воду на спагетти.

Вода на спагетти неторопливо приближается к точке кипения, яичница уж употреблена — заполнить бы паузу. Данила покружил по кухне, нет, все-таки охота — осмотреться там, в спальне, ощутить, восчувствовать: так раненого тянет заглянуть под бинты. Но теперь уж без соплей.

Спальня была не просто обгоревшая. Казалось, кто-то усердно водил чадящим факелом по стенам, по потолку, по паркету, по кровати, оставляя замысловатые аспидные узоры — таинственные знаки или неведомые письмена; чуть ли не тайное жертвоприношение втайне от самой жертвы: забыли пригласить. Дисплей компьютера обугленным обмылком торчал из лужи расплывшейся клавиатуры.

Данила невольно представил себя на этой кровати, обугленного как полено, как всё в этой комнате — и его передернуло. Нет, живым здесь делать нечего, это всё им ни к чему. Придет Шурик с ребятами — пусть занимаются.

«Э-э, поддался, брат. Изволь снова взять себя в руки». Пойти да заварить чайку, посидеть-почифирить, а спагетти отставить, аппетит пропал.

Пока напиток настаивался, Данила позволил себе закурить. Курилось хорошо, и столь же хорошо ни о чем не думалось. Вот воробьи за окном, вот Большая Нева взблескивает. В открытое окно — свежий ветер и голоса дворников, громко обсуждающих ночное событие. Хорошо… В смысле — никак.

А вот, кстати, звонок в дверь. «Пойду открою».

Сосед из квартиры напротив. Данила помнил его лишь потому, что тот регулярно здоровался при встречах, и даже пару раз предлагал общение. Он явно выделял Данилу из прочих жильцов.

— Ага! Вот я думаю, Данила Борисович, зайти надо, проведать, ведь как-никак соседи. Уж что тут ночью творилось — пером не описать. Ведь до чего дошло — порядочным людям носы отрывают. На улице не продыхнуть, так и дома небезопасно жить, видите ли! — Сосед плавно перетек прямо в прихожую и вопросительно уставился на Данилу, мол, где принимать будешь, хозяин?

Хозяин равнодушно рассматривал крепко сбитого, уже немолодого, но хорохорящегося дядьку. Когда тот закончил свою тираду, пожал плечами, захлопнул дверь и пошел на кухню. Сосед расценил это как приглашение.

Завидя источающий ароматы термос, воодушевленно воскликнул:

— Ого, у вас уже и самовар заправлен! Мелисса? Хор-рошо! Попробуем, — и сел на табурет. — Ночью, я так думаю, хулиганы баловались, что-то вроде дымовухи, помните, как это мы школьниками любили?

Не ожидая ответа, гость подхватился и уже проник было в спальню. Но у самой двери его придержал хозяин:

— Туда нельзя, извините уж.

— Да? Ага, понимаю. Значит, что? — не дымовуха, — гость вопросительно посмотрел в лицо Даниле; естественно, на таком лице мало что прочтешь. — Ну что ж, значит, не дымовуха. А знаете, у меня будет к вам важный разговор, если вы не против угостить меня вашим великолепным чаем. Понимаете, модус вивенди желательно бы обсудить, оно, может, и некстати, а может, вовсе, что и наоборот…

— Вас как по имени-отчеству?

— Аполлинарием Матвеичем, инженер я. Может, что и душ инженер, где-то.

— Знаете, Аполлинарий Матвеевич, сегодня я не в форме. И хотел бы побыть один.

«Вот идиот — я же вовсе не хочу побыть один».

Гость, однако, не услышал или, занятый своими мыслями, не понял смысла сказанного и вернулся на кухню. Там он вполне самостоятельно обнаружил кружку, заполнил ее чаем, заправил кипятком и, утвердившись на табурете, начал без предисловий:

— Вот вы скажете, бардак в стране творится, да за примерами что ходить — вот, пожалуйста. И будете правы.

Аполлинарий Матвеевич отхлебнул чая и блаженно закатил глаза:

— М-да, чудный сбор. Уважаю.

Отхлебнул еще и врезал:

— Людей испортил тяжелый хард-рок! Масс-культура! Я настаиваю. Вырождение нации несомненно, и все признаки налицо. И это уже никого не смущает, а благополучная экономика продолжает развращать людей. Каждый день в мире производится полтора миллиона телевизоров, пара сотен дорогих яхт, шесть десятков тысяч автомобилей, сжигается двадцать миллионов кубометров жидкого топлива, а газообразного еще больше. И всё это ради пресловутого благополучия. Но я тогда извиняюсь — вспомним благополучие Древнего Рима! Или аккадского царства, или этих ассирийцев. Ведь из горла у народа перло, до рвоты. И чего им не хватало? Ничего. Всё было. И окружающие народы, не чета нынешним, трепетали. И к чему, позвольте, это привело? Где римляне? Где шумеры, и где, позвольте, эти ассирийцы? Нет, экономическое благополучие и благополучие нации — две вещи несовместные! Ведь так?

Сосед, как бы ища подтверждения, уставился на Данилу.

Целиком воспринять могучий словесный поток гостя было невозможно — разве что отдельные фразы да слова. От всей тирады Аполлинария Матвеевича в голове возникли и застряли лишь невнятные руины Парфенона. Почему Парфенона? Впрочем, это была всё та же убитая спальня. Притаилась голодным удавом в груди и то стягивала, то ослабляла свою животную хватку.

Сосед, удовлетворившись молчанием собеседника, продолжил:

— Говорите, политическая система всему виной, рабство-феодализм? Но тогда давайте обратимся к опыту евреев. Где Рим? А евреи живы и даже государство у них имеется, и контрольный пакет акций в мировой экономике у них же. А почему? Извольте, потому что житья им никто не давал! А вот те же древние тюрки! Какое уж там рабство у кочевников? Никакого. А как силу почуяли да стали жиреть с шелковых контрибуций, так тут же им и конец настал, разучились с соседями сражаться. Вырождение. Вы скажете, не наш менталитет, не тот психоуклад? Да вы посмотрите на современного западного человека. Да он без туалетной бумаги натурально удавится, он с ума сойдет. Американец без утреннего душа государственный флаг пойдет сжигать. Да немец, обнаружа обмоченный угол в своем подъезде, умрет от разрыва сердца. Вся их жизнь — это искусство отгородиться от себе подобных и пребывать в самодовольстве. Вон, в Швейцарии, уже дети как старики стали — до того холодны и рассудочны, да и детей-то там раз-два и обчелся. Два-три поколения и всё, готово. Любой пришелец голыми руками их всех приберет. А кстати, у вас из окон видна летающая тарелка? Нет? Ну так заходите вечером ко мне, милости прошу, у меня телескоп стодвадцатикратный, полюбуетесь. Это у них целая межпланетная станция. Иллюминаторы — поясом по периметру! И сателлиты, сателлиты вокруг вьются! Это вам…

— И что там, в иллюминаторах, осмысленные лица?