Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

И — умолк, вжав голову в плечи.

— Не любят, значит, в Нидербурге курфюрстова сына?.. — после долгой паузы процедил странный инквизитор.

И не понять — то ли спрашивает, то ли нет.

— Ну да… — все же прозвучал осторожный ответ. — Не очень. Рады его светлости в нашем городе теперь точно не будут.

— Отчего же так?

— Святой отец, я могу сказать лишь то, что слышал от других, — на всякий случай постарался обезопасить себя от инквизиторского гнева хозяин повозки. — Но сам-то я…

— Говори, — нетерпеливо тряхнул капюшоном церковник. — Что люди говорят — то и говори. В чем обвиняют пфальцграфа? За что поносят?

Последние слова, как показалось нидербуржцу, прозвучали сдержанно и спокойно. Похоже, клирик, невесть чем обозленный, все же взял себя в руки. Вздохнув с облегчением, кожевник вновь повернулся к лошадям.

— Ну… за что… — помялся горожанин и наконец решился: — За то, что ворвался в город наскоком, аки разбойник. За то, что обезглавил старейшего члена городского совета. За то, что силой и страхом взял, что хотел. За то, что увел из Нидербурга почти весь гарнизон. За то, что оставил город без бомбард. За то, что выгреб подчистую арсеналы, закрома и городскую казну в придачу.

— Что еще? — холодно и бесстрастно, как и подобает святым отцам, доискивающимся истины, спросил инквизитор.

Видимо, буря улеглась. Так посчитал нидербуржец. И кожевника понесло…

— Еще говорят, что лиходей он, каких поискать. Что взбалмошный и неумный этот курфюрстов сынок, коему все сходит с рук. Что военачальник из пфальцграфа никудышный, коли повел гейнец в Верхние Земли великое войско и сгинул бесследно со всей своей ратью, открыв дорожку оберландцам.

— Еще? — потребовал церковник.

Если бы нидербуржец не держал в тот момент вожжи и не смотрел во все глаза на колдобистую дорогу, где нынче немудрено потерять колесо, то непременно заметил бы несвойственный инквизиторам жест. Правая рука попутчика, будто бы по старой привычке, потянулась к левому бедру. Святой отец словно намеревался вырвать из несуществующих ножен несуществующий меч. А ведь каждому известно: окольчуженные каратели инквизиции никакого иного оружия, кроме удавок и свинцовых кистеней, не признают и не носят. Не положено, потому как, божьим людям проливать человеческую кровь. Даже греховную кровь еретиков.

— Ну что еще, святой отец… Говорят, что оберландский маркграф и гейнский пфальцграф — одного поля ягоды, что друг друга стоят и что оба одинаково повинны в бедах, которые обрушились нынче на Нидербург. Оно ведь как вышло: не отправился бы Дипольд в свой поход, не разворошил бы змеиного гнезда, так, глядишь, и войска Чернокнижника не объявились бы в наших краях. А коли неймется гейнцу этому сложить в горах Оберландмарки свою и чужие головы, так хоть бы не лишал город возможности обороняться. Ан нет, обезоружил Нидербург — и выкручивайся теперь, как хочешь. Из-за пфальцграфа нам остается либо бежать, либо надеяться на милость Альфреда Оберландского.

Кожевник умолк было, но тут же добавил:

— Ну и молиться, конечно, денно и нощно.

— Людям свойственно искать на стороне виновных в своих несчастьях, сын мой, — глухо произнес инквизитор. — Но великий грех винить того, кто искренне жаждал принести вам избавление от вечного страха перед Оберландмаркой и намеревался предать огню и мечу богопротивное логово чернокнижия…

Наставление карателя прозвучало зловеще и пугающе. Нидербуржец, позабыв о лошадях и разбитой дороге, вновь повернулся к спутнику.

— Но святой отец! Я ведь вовсе не виню… я всего лишь…

— И повторять греховные речи других — тоже грех, — неумолимо отрезал голос из-под черного куколя.

А правая рука клирика, приподняв полу плаща, вынимает из-за сапожного голенища острый, чуть изогнутый нож. Совсем не инквизиторское оружие. Скорее уж — разбойничье.

«Господи, помилуй!» — проносится в голове кожевника.

А левая рука расстегивает и сбрасывает с головы капюшон.

И вовсе не мерзкая харя лиходея-висельника с большого тракта смотрит на оцепеневшего нидербуржца, а благородное лицо с тонкими поджатыми губами и чистыми голубыми глазами. Горящими ненавистью… Нет, чем-то большим, нежели обычная человеческая ненависть.

Хозяин повозки узнал странного «инквизитора» сразу. «Инквизитор» этот не так давно врывался в Нидербург во главе остландского войска. И именно по его милости город оказался беззащитным, когда Альфред Чернокнижник переступил границу.

— Святой отец! — простонал кожевник. — То есть, ваша све…

Гейнский пфальцграф Дипольд Славный бросился на перепуганного горожанина. Через жесткие свертки и связки шкур.

Достал, схватил…

Кожевник даже не попытался соскочить с повозки и убежать. Он не вырывался, не отбивался. Только прикрывался руками.

…Повалил. Перевернул на брюхо — так, чтобы голова возницы свесилась между лошадиными хвостами.

Флегматичные клячи, ничуть не интересуясь происходящим сзади, влекли повозку вперед. Вожжи были брошены, и телега сотрясалась на ухабах и рытвинах.

— Эт-т-то н-н-не я! — запинаясь от страха и тряски, выдавливал из себя нидербуржец. — В-в-ваша с-с-светлость! Т-т-так г-г-говорят д-д-другие! Н-н-не я!

«Но ты так думаешь. Ты полностью согласен с ними. Разве нет?»

Дипольд сделал все быстро. Колено — в спину мерзавцу. Левой рукой — за волосы. Засапожным ножом в правой — по горлу. От уха до уха. Через кадык. Сильно. Резко.

Хрипенье. Бульканье…

Тело, прижатое к тряской повозке, задергалось. Фонтан крови густой широкой струей ударил под колеса. Сзади — по рытвинам и выбоинам — потянулся извилистый алый след.

Готово… Кровавый поток схлынул, не запачкав черных инквизиторских одежд. Да и повозку — не особенно. Труп под коленом пфальцграфа обмяк и лежал теперь неподвижно. Только голова болталась на перерезанной шее. Дипольд удовлетворенно хмыкнул. Уроки отцовских гвардейцев не прошли даром.

Он свернул к обочине и — тпр-р-ру! — натянул вожжи. Мертвого попутчика (гримаса боли и ужаса, застывшая на бледном лице, кровавая улыбка, разверзшаяся под подбородком) Дипольд спихнул в придорожные кусты. Кому надо — пусть ищут. Хотя кому оно надо…

Пфальцграф в обличье инквизитора пошарил вокруг, вспарывая свертки и вытряхивая корзины. Нашел бурдюк с водой и чистую полотняную рубаху. Тщательно протер рубахой нож и наспех — козлы, куда попал кровяной крап. Побрызгал из бурдюка на передок телеги, еще раз протер дерево, перепачканное красным.

Сойдет. Все равно оставшиеся пятна скоро припорошит дорожной пылью. Можно ехать дальше. А раз можно — зачем медлить? Окровавленная рубаха полетела в кусты вслед за трупом.

Дипольд набросил на голову широкий капюшон, застегнул деревянные пуговицы, тряхнул вожжами.