Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

Дипольд мысленно поносил последними словами этих разжиревших трусливых бюргеров, но изменить, конечно же, ничего не мог. Белые флаги покорности уже реяли над башнями. Из пустующего бургграфского замка уже несли золоченые ключи от всех четырех городских врат.

Ага, а вот и главные ворота открыты! Тяжелые дубовые створки, обитые медью, распахнуты, решетки подняты, подъемный мост опущен. И испуганная толпа выпихивает за крепостной ров оставшихся в Нидербурге членов городского совета — десяток человек в дорогих одеждах. Именно им предстояло идти на поклон к змеиному графу, вести переговоры и спасать… Себя. Свое богатство. Свой город.

Некоторое время делегация Нидербурга в нерешительности топталась под стенами. Затем неуверенные и подавленные отцы города, прикрываясь, будто щитом, белым полотнищем, все же направились к развевающемуся вдали оберландскому знамени. Шли безоружные, пешие, униженные, с опущенными непокрытыми головами.

С символическими ключами от города на алых бархатных подушках.

От маркграфского войска тоже отделилась группа… Парламентеров? Нет! Навстречу нидербуржцам двигался отряд из десяти големов.

С громадными мечами, секирами и булавами.

Бюргеры под белым флагом замедлили шаг. Остановились. Заволновались. Переглянулись встревоженно. Подались, было, назад. Но — поздно. Лязг металла и глухой стук дерева за спинами переговорщиков возвестил о том, что городские ворота для них закрыты.

Лег в пазы прочный засов. Опустились в арке внутренние решетки. Заскрежетал ворот, звякнули цепи. Оторвался от земли и приподнялся надо рвом, наполненным водой, поросшим ряской и утыканном заостренными кольями, тяжелый подъемный мост. Мост замер в висячем положении — так, чтобы удобно было и опустить его при необходимости, и быстро подтянуть вплотную к стене.

Членам городского совета недвусмысленно давали понять: назад пути нет. Только вперед — к стальным монстрам. Договариваться… Если с этими порождениями темного магиерского искусства вообще можно договориться. Если можно остановить их словами.

Можно?

Нельзя?

С видом понурым, покорным, обреченным послы вновь поплелись навстречу судьбе. Длинные, расшитые жемчугами, каменьями и золотыми нитями одежды путались в ногах и мешали идти. Бархатные подушечки с позолочеными ключами подрагивали в руках. Расстояние между оберландскими големами и нидербургскими посланниками быстро сокращалось.

Встреча произошла на том самом месте, где некогда располагалось ристалище. Где еще виднелась насыпь, на которой прежде высились трибуны городской знати, и где угадывались очертания ровного турнирного поля, обильно политого благородной остландской кровью.

Нидербургская делегация остановилась на краю былого ристалища. В то время как с другого — дальнего — края приближались, громыхая металлом, механические великаны.

Големы двигались быстро и уверенно. Сбившиеся в кучку люди стояли. Ждали… Десять бронированных монстров. И десять человек. Это тоже было как турнир. Но только — «как». Странно и страшно это было, и с истинным турниром, где равный бьется с равным, не имело ничего общего.

Боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь! — вновь тяжело ступали по старому ристалищному полю железные ноги. Как в тот проклятый день, ставший для Дипольда Славного первым днем бесславного плена. Только теперь ног этих было не две — двадцать.

Еще издали, когда до оберландских монстров оставалось около сотни шагов, нидербуржцы попытались начать переговоры.

Четверо посланцев — стоявших впереди с бархатными подушечками в руках — низко склонились и протягивают ключи приближающимся големам. Прячут головы, лица, взгляды. Еще один — самый голосистый — кричит громким, словно у герольда, но дрожащим, часто срывающимся голосом.

Речь, судя по всему, была долгой и витиеватой, но ветер доносил до крепостных стен лишь отдельные слова и фразы. А на стенах — мертвая тишина. И если напрячь слух — можно разобрать:

— …жители Нидербурга и предместий… нижайше и смиренно… его светлости… благороднейшему, доблестнейшему… мудрейшему, отважнейшему… непобедимому и благонравному… господину маркграфу… достойному властителю Оберландмарки… ключи от города…

Боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь!

Големы наступали, не отвечая. Ибо не для разговоров — для другого были предназначены. Сотня шагов, разделявшая механических рыцарей и послов Нидербурга, уменьшилась вдвое.

Выкрики голосистого переговорщика становились громче, истеричнее, бессвязнее, слова — уничижительнее:

— …взываем к милости… молим о великодушии… покорнейше просим… снизойти… не учинять… коленопреклоненный град… заранее согласны… любые условия сдачи…

Полусотня человеческих шагов для великана-голема — и того меньше. Десятка три, быть может. В лучшем случае.

И — боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь!

Расстояние сокращалось.

Быстро.

Нидербуржские послы кричали.

Громко.

Но с места парламентеры пока не двигались. Не бежали, не спасались. Все десять — будто оцепенели. Будто напрочь утратили способность соображать. Будто верили еще в спасительную силу увещеваний и щедрых посулов.

Или просто знали, что бежать более некуда.

— …готовы заплатить… любой выкуп… с радостью подпишем… любой договор… выполним… любую волю…

Переговорщик торопился. Захлебывался. Словно хотел успеть выкрикнуть до рокового момента встречи все, что был в состоянии придумать.

Словно это могло помочь.

Но зря он кричит, зря рвет глотку. Дипольд неодобрительно покачал головой. Напрасно толстобрюхие бюргеры, сгрудившиеся под позорным белым флагом, надеются на ответ. Неужели не понимают, трусливые тупицы, неужели не видят еще: оберландские стальные махины попросту не способны разговаривать с теми, кого им приказано стереть в порошок?

А между людьми и големами — уже не больше десятка шагов.

Шажков. Человеческих.

Около полудюжины широких размашистых шажищ механических великанов.

Ага, дошло, наконец! Осознали нидербургские посланцы, что это сама смертушка — неумолимая и глухая к их смешным мольбам — приближается тяжелой железной поступью. Нидербуржцы вышли из оцепенения, нидербуржцы начинают пятиться. И — орут. Вопят. Теперь уже все вместе, вразнобой. Не пытаясь более договориться. Не надеясь остановить неотвратимый, лязгающий металлом рок. Просто — от ужаса и отчаяния орут и вопят.

Падает трепещущий на ветру парламентерский флаг. Пухлые алые подушечки с ключами от городских врат тоже летят наземь. Что ж, флаг — это всего лишь условность. Ключи — всего лишь символ.

И стальные ноги топчут… Сначала — белое полотнище и золоченые ключи.