Лорел Гамильтон - Обнаженная натура

Я питалась каждым ударом его тела внутри меня, ощущением, как он проливается в меня, силой его тела, стоящего надо мной на коленях. Я питалась от его рук, сжимавших мне плечо, от напряжения мышц в последнем уже толчке, от которого я снова вскрикнула — и тогда он рухнул мне на спину. Он оперся на руки, сумел выгнуться надо мной как мост, прижавшись мокрой голой грудью к моей спине, а тело его еще было во мне, мы вместе стояли на четвереньках, прижатые друг к другу так тесно, как только могут прижаться тела, и дыхание громом отдавалось у нас в ушах, и сердце его грохотало о мои ребра. Оно билось, билось для меня.

Нечестивец вышел из меня, засмеялся, весь дрожа. Я последний раз тихо вскрикнула и свалилась набок, а он свернулся вокруг меня кольцом. Так мы и лежали, восстанавливая дыхание, и только тогда я глянула направо и увидела Истину, стоящего в свете звезд.

Истина смотрел на нас серьезными глазами. Волосы у него темные, в отличие от брата, но глаза такие же серые, лицо тоже как у брата, если не считать небольшой бороды, скрывающей мужественные черты, от которой Истина кажется незаметнее Нечестивца.

Я ожидала, что он отвернется, наш скромник Истина, но он смотрел на нас, лицо его было холодным и бледным в свете звезд, обрамленное темными волосами. Он смотрел, и было в его лице нечто, чего я раньше никогда там не видела: голод. Смотрел, как оголодавший до смерти — или как утопающий.

Нечестивец погладил меня спереди, разогнув мне ноги, чтобы брату было видно.

Я хотела ему сказать, чтобы перестал дразнить брата, но слова застряли в горле, потому что Истина зашагал к нам. Кожаную куртку он сбросил на землю, за ней следом полетела черная футболка. Торсы у них были почти одинаковы: широкоплечие и сильные, и только длинный кривой шрам, приобретший с возрастом блеск, выдавал разницу. Руки Истины были уже на поясе, когда я попыталась что-то сказать, но он сбросил пистолет вместе с кобурой и ремнем, не оглянувшись, вот тут-то я и поняла, что что-то не так. Истина и Нечестивец с оружием обращаются очень аккуратно, всегда.

Я начала что-то говорить, но его руки уже легли на ремень, и штаны упали к щиколоткам. Оказалось, что не только торсы у братьев почти идентичны.

— Истина! — успела сказать я, и тут почувствовала: ardeur не ушел. После сеанса питания он засыпал, всегда, кроме тех случаев, когда перекидывался на кого-нибудь из присутствующих, но для этого нужно было прикосновение. Истина стоял неподалеку, но пока я пыталась как-то найти во всем этом логику, он уже балансировал на одной ноге, стаскивая с себя ботинок, потом другой, потом Истина переступил через спущенные штаны, а я, все еще лежа на земле, прижатая к телу его брата, только смотрела снизу. Один был момент, чтобы решить, что я чувствую, и тут же Истина оказался рядом, опустился на землю, тянулся ко мне.

Я еще раз успела назвать его имя, и он притянул меня к себе, отобрав у Нечестивца, и положил на спину. Я глазела на него, а он упал на меня сверху, прижался ртом к губам, стал целовать так, будто хотел проникнуть в горло и дальше. Я ответила на поцелуй, ответила губами, руками, обхватившими его спину, ощупывающими позвоночник, опускающимися вниз, туда, где кончалась талия и начиналось другое. Дальше мне достать было трудно — он слишком высокий.

Он целовал меня, сильно и долго, пока наконец из его губ не послышались тихие протестующие звуки, и он поднялся с меня, слишком высокий, чтобы одновременно и целовать, и любить. Всей силой рук он развел мне бедра, я увидела на миг эту твердую толстую длину, и руку Нечестивца, протягивающую презерватив.

Истина хмыкнул, но взял его и надел. К концу одевания он уже почти рычал от нетерпения, и слова «нетерпение» еще было мало, чтобы описать это рычание. Всю эту безопасно зачехленную длину он приставил ко мне, и я смотрела, как он втискивается дюйм за дюймом. От одного только зрелища у меня голова закинулась назад и крик вырвался из губ. Передо мной переливались миллионы звезд ночного неба, и Истина вдвигался в меня.

Он стоял на коленях, упираясь руками, и почти единственное, чем он касался меня, был этот длинный стержень плоти, входящий внутрь и выходящий наружу.

Я выкрикнула звездам его имя, и он стал вбиваться сильнее, быстрее, дыхание участилось и стало прерывистым, он начал терять ритм. Я смотрела на его тело, нависшее надо мной, и глаза его смотрели в ночь, не на меня. Я хотела ему сказать, чтобы обратил на меня внимание, и тут неожиданный оргазм скрутил меня, я захлебнулась криком, визгом, протягивая руки, чтобы ухватиться за него, где попало, втереть свое наслаждение в эту кожу. Он обнял меня за талию, оторвал от земли нижнюю половину тела, и последний раз вдвинулся, уже содрогаясь, зарылся в меня, и пролился там, и ardeur пировал.

И я пировала не только на сексе, на этом сладком поту, но и на страхе в нем. Он боялся ardeur,'а еще с тех времен, как Белль Морт много сотен лет назад дала Истине ощутить его вкус. И как боялся, но ardeur вновь настиг его, настиг в пустыне под сияющими звездами, в сладком запахе обнаженных тел. Он свалился вперед, все еще на коленях, сомкнув руки вокруг меня, и голова его упала мне на грудь. Я сумела тронуть его волосы: они были тоньше, чем у Нечестивца, шелковистые на ощупь.

И я гладила его по волосам, чувствуя, как возвращается дыхание, и пульс снова поднялся к горлу, и чистый воздух пустыни пьянил как шампанское.

Истина весь затрясся, и я поняла, что он плачет, и стала гладить его по волосам, приговаривая:

— Истина, Истина, что с тобой?

Он поднял голову, на лице в суровом свете звезд поблескивали слезы.

— Я хотел отказаться, но не мог. Увидев тебя голую при луне, не мог сопротивляться.

— Истина, прости, мне очень жаль.

Я говорила искренне. Сама знаю, что это такое — не иметь выбора.

К нам подошел Нечестивец, обнял брата за плечи.

— Да все в порядке, она не такая, как Белль.

Истина отодвинулся от нас обоих:

— Но в конечном счете ardeur всех превращает в чудовищ.

Я села и очень осторожно, очень бережно подвинулась к нему. Он и в правду был напуган, и я стала вытирать ему слезы пальцами. Он не мешал, но глаза у него были слишком широко открыты, белки виднелись, как у лошади, готовой понести.

— Помоги мне не стать чудовищем, Истина.

Он посмотрел на меня, нахмурив лоб — не так, будто я предмет, подлежащий оттрахиванию, или же которого надо бояться, — а так, будто видит меня. Что бы это ни значило.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил он хриплым от плача голосом.

— Что ты мне должен будешь сказать, если я начну превращаться в чудовище. Ты мне скажешь, если эта сила меня обратит во что-то иное.

— Жан-Клод скажет.

— Он мне однажды сказал, что доверяет мне убить его, если он станет бессердечным, как Белль Морт. Он рассчитывает на меня, что я не дам ему стать монстром.