Лорел Гамильтон - Обнаженная натура

Он уже снял галстук, следующим пошел плащ.

— Ты же хотел в конце концов раздеться? — спросила я.

— Хотел.

Он снял обрывки рубашки, и одно лишь зрелище его голого торса заставило меня отвернуться. Первое обнажение кого-то хорошо знакомого всегда меня смущает.

Было у меня когда-то правило: если раздевание напрягает, то лучше остановиться, одеться — и домой. Я Джейсону говорила в Сент-Луисе, что забываюсь. Сейчас я здесь, далеко от дома, и не кто-то из мужчин моей жизни заставляет меня забыться, а сила, живущая во мне. От нее мне не сбежать. Как старая шутка: куда ни пойдешь, всюду обнаружишь себя. И так как от себя не уйти, то и пытаться не стоит.

Две руки сзади легли мне на ребра, уперлись нерешительно в края лифчика. Я потянулась к бретелькам — сбросить их с плеч, но его руки дошли туда раньше, и он их медленно спустил вниз, покрывая обнажаемые плечи поцелуями. Руки осторожно передвинулись к застежке, расстегнули, давление ослабло, и предмет одежды целиком соскользнул вниз, освобождая груди.

Тут же их приняли ладони, сильные ладони больших рук, сжали, разминая, ощупывая. И уже от одного этого я почувствовала, что стала влажной, и эти опытные руки вызвали у меня стон восторга. Я сама стала расстегивать брюки, но опять его руки успели раньше, погладив по дороге груди, расстегнули молнию, раскрыли ее, проникли внутрь, коснулись волос и потянулись ниже.

Я засмеялась:

— Руки у тебя большие, а штаны у меня тесные.

— Это можно исправить, — сказал хриплый голос рядом с моим ухом, и резким рывком он стянул с меня брюки вместе с трусами, обнажив верх бедер, подставив ночному воздуху.

Руки коснулись голого зада, гладя, обхватывая, ощупывая. У меня дыхание ускорилась, пульс часто забился в горле.

— Нечестивец! — выдохнула я.

— Вот так я и хочу слышать от тебя свое имя.

И его руки обняли меня спереди, стоящую на коленях. Пальцы проникли между ног, поглаживая самые сокровенные части, щекоча и дразня, заставляя меня вскрикивать. Вторая рука стянула джинсы пониже, чтобы можно было развести и знающие пальцы захватывали, шире, увереннее.

Он попытался проникнуть дальше, глубже, но поза была неудобной, и большая рука не совсем помещалась в освобожденном пространстве. Издав низкий досадливый звук, он взялся руками за края джинсов и сдернул их до колен. Потом притянул меня к себе, и я ощутила, какой он большой, твердый, готовый, но тут другая рука вернулась опять внутрь, между ног, палец вошел внутрь, и я снова вскрикнула. Он вдвинул пальцы дальше, вытащил, играя на этой влажности, на едва заметной сладкой точечке спереди, а другая рука обняла за талию, прижала к мужской твердости, и я полубессознательно стала тереться об него, а пальцы снова оказались между ног, дразня и поглаживая, и возникла и стала нарастать тяжесть грозящего прорваться наслаждения.

— Почти, — выдохнула я.

Он изменил ритм движения пальцев, быстрее, быстрее, снова-снова-и-снова, пока я не ахнула:

— Нечестивец!

И от легкого движения пальцев я пролилась через край, крик вырвался из горла, я забилась, прижимаясь к Нечестивцу, к груди, животу, ниже, а пальцы ласкали, играли, заманивали, вызывали оргазм, и я уже не знала, это один и тот же или много-много маленьких быстро один за другим и они сливаются воедино.

Я орала от наслаждения прямо в звездную ночь, и лишь когда я обмякла в его объятиях, перестала его рука шевелиться, и только тогда он чуть отодвинул меня от себя, и только тогда я почувствовала, как пробивается в меня он. Ноги еще не работали, и он держал меня на весу, обняв за талию, а другая рука помогала ему найти тот угол, который был нужен. И снова я назвала его по имени: «Нечестивец», — и тогда он положил меня на разостланный плащ и от меня отодвинулся.

— Что случилось? — спросила я у него.

— Ничего, — ответил он. — Ничего совсем.

Я смотрела снизу, лежа, ожидая, чтобы тело снова начало работать, а он перебирал свою одежду, пока не нашел презерватив. Я была на таблетках, но правило было такое, что любой мужчина, не входящий в число моих главных возлюбленных, должен быть одет. Если уж случится непредусмотренное, то пусть это будет кто-то из тех, кого я люблю. То, что я это правило забыла и пришлось вспоминать ему, уже говорит о том, как меня занесло сегодня.

Нечестивец подобрался ко мне опять, уже растянув латекс по всей своей длине.

Обняв меня за талию одной рукой, он поднял меня, лежащую ничком, почти на четвереньки. И снова стал искать нужную позу, и от этих легких прикосновений я застонала нетерпеливо и снова назвала его имя. А он нашел, что искал, и стал пробиваться внутрь, и у меня уже не было воздуху, чтобы произносить слова.

Он снова положил меня на расстеленный плащ, и я прижалась щекой к ткани и к земле под ней, а остальное он приподнял, уйдя в меня, уйдя так, что уже дальше было некуда, и наши тела встретились, остановились, слились вместе. Вот так он помедлил секунду, потом стал искать ритм, туда и обратно, туда и обратно, долгими, медленными, глубокими движениями всего тела, уходя до упора, сильно, но ласково, будто боялся сделать больно, и снова двигался наружу.

— Ты мне больно не сделаешь, — сумела я сказать.

— Я упираюсь в шейку, это будет больно, если не быть осторожным.

— Мне это нравится.

— Что?

— Ты меня хорошо подготовил, Нечестивец, ощущение чудесное.

— Отпусти ardeur, и я буду быстрее.

Он держал все тот же осторожный ритм, но я чувствовала напряжение, как он сдерживает себя.

— Сильнее! — сказала я.

— Ardeur, — ответил он голосом, готовым сорваться, дрожащим, как мышцы, которые он сдерживал. Я не хотела, чтобы он сдерживался.

И я сделала, как он просил, как мне было нужно: я потянулась к той части своей личности, которая и есть ardeur, и это не так, будто убрали щит, а просто будто я перестала с собой сражаться. Ardeur нахлынул на нас обоих приливом жара, от которого мы вскрикнули.

— Делай меня, Нечестивец, делай!

Он отбросил осторожность и всей своей длиной, всей толщиной, быстро и сильно вбивал себя в меня со звуками удара кожи в кожу, и я кричала ему, визжала ему, содрогалась от ощущения его ударов в самую глубокую точку, от ощущения, что надо прекратить, а он еще нет. И он начал снова, на этот раз не так глубоко, чуть иными движениями бедер, и снова стал во мне нарастать теплый тяжелый жар. Я повторяла и повторяла его имя, вперемежку со слово «Боже», и наконец оргазм заорал моим ртом, руки вцепились в плащ, в землю. Если бы я могла дотянуться, я бы вцепилась в кожу, но мне пришлось искать иные пути выражения страсти.

И он надо мной вскрикнул, тело утратило ритм, и он качал меня изо всей силы и мощи, я думала, что это уже все, но оказалось, что даже еще сейчас он был осторожен. Его тело ударилось в меня изнутри, и если бы не ardeur, это было бы что-то более чем поразительное, но ardeur убрал все, кроме желания и радости. Нечестивец довел меня еще раз — и только после этого дал себе волю. Только тогда его тело дернулось еще раз во мне, и мы вскрикнули вместе, и он во мне содрогнулся, и только тогда ardeur пустился есть.