Гильберт Бриссен - Librum Profugi

Кристалл ляпис–лазури медленно вращался между ладоней, переливаясь оттенками неба — от утренней нежности до сумрачной синей глубины. Основа Розы — мистики Соусейсеки, вне всякого сомнения, но скрытая в минеральных глубинах, ждущая освобождения, пути к которому я не знал.

Это было похоже на сосуд глубиной в жизнь, наполнить который в одиночку было не под силу смертному, на закатную дорожку моря, по которой не пройти в солнце, на пустую книгу в руках крестьянина, не умеющего писать. Роза — мистика должна была родиться из добрых чувств и воспоминаний, тепла и счастья жизни — а что мог дать ей отторгнутый от мира я, кроме одиночества и разочарований?

Так уходило время. Ляпис–лазурь ждала, а мне нечего было отдать. Те крохи хорошего, что были во мне, были бы каплей в пустыне. Казалось, что все пропало.

-​ О, сэр, простите, что отвлекаю вас от тяжких мыслей…

Я вздрогнул и обернулся. Кто мог говорить со мной тут, в цитадели моего запертого сна?

Кролик во фраке снял цилиндр и картинно раскланялся.

-​ Полагаю, мне стоит представиться, прежде чем ожидать от вас гостеприимства?

-​ Не стоит. Мне всегда нравился ваш благородный вкус в вопросах моды, Лаплас.

-​ Как мило с вашей стороны не упоминать моего происхождения, сэр. Разрешите составить вам компанию?

-​ У меня нет причин возражать. Осталось только предложить вам чаю.

-​ Ах, право, не стоит беспокоиться. Ведь вы так заняты…в последнее время.

Я догадывался, зачем он пришел. Несложно было догадаться. Демоны всегда появляются вовремя.

-​ В последнее время мне было весьма скучно. Игра закончилась, но совсем не так, как мне хотелось, да и участники получили неожиданную помощь. Кто бы мог подумать, что Розен передумает? Но он несправедлив, не правда ли?

-​ Меня мало волнует прошлое. И судить мастера я не стану, ведь это бессмысленно.

-​ Однако, пробовать вмешаться в ход событий это вам не мешает.

-​ Я не хочу изменять статус–кво. Да и вы, Лаплас, мне не поможете. Розы проигравших уже у Киракисё, верно?

-​ Не спешите с выводами, сэр. Верно, я отдал Розы–мистики седьмой сестре, но заполучить их так или иначе не входило в ваши планы. Но я бы мог помочь вам создать новую…на обычных условиях контракта.

-​ Прощайте, Лаплас. Моя душа не продается.

-​ Гордыня, юноша, гордыня. Смертный грех, между прочим. Вы так цените себя, что не смотрите по сторонам. Пусть сегодня вы не согласились, но рано или поздно передумаете. У вас же нет будущего. Если что, только позовите, я буду ждать.

И улыбаясь так, как умеют улыбаться только демонические кролики, Лаплас исчез. Скатертью дорожка.

Мысли текли неторопливо, словно зная, что впереди вечность. Тело Соусейсеки, неподвижно лежащее в чем–то мягком, парящий осколок ляпис–лазури, комната, ставшая моим настоящим домом. Неужели все было напрасно?

Кролик указал путь дальше, но мог ли я принять его? Молчание.

Словно искра маяка в тумане, почти незаметная, но спасительная «…не смотрите по сторонам». Что он имел в виду?

Людей. Другие сны, другие вселенные, висящие на ветвях Мирового древа. Это было так очевидно, что только затуманенный разум мог не заметить. Я почувствовал себя индейцем, которому показали колесо.

Стены раскрылись, подчиняясь своему создателю. Туманный горизонт приближался, сворачивался, яснел. Сон сжимался, открывая взгляду то, что было снаружи. Я видел нить, связывавшую его с Деревом, видел сферы снов неподалеку. Задача стала ясна. Старые навыки снова стали полезны — для задуманного нужно было кое–что создать.

Сердце сна, кукольная мастерская скрылась в стеклянной сфере, которую я соединил с внешней границей сна. Вокруг вырос лес механизмов, причудливых и бессмысленных на первый взгляд. Задуманное казалось безумным, но мало ли безумств помогло мне до этого? Но на это так сложно было решиться…

Ляпис–лазурь ждала. Ждала Соусейсеки. Где–то, невидимый, ждал кролик.

Я вдохнул и сделал первый жест, стараясь быть как можно мягче, и сон отозвался долгой нотой флейты. Рука сама продолжала двигаться, к ней поднималась вторая…

Разум выскользнул из тела и скрылся в шестеренках, уступая место сердцу.

Было так необычно одновременно ощущать переливающуюся по телу мелодию, глядя на это со стороны. Чувства стали дирижером, тело — палочкой, сон — оркестром. Стены дрожали, резонируя звуком.

Сферы снов рядом оставались темными и холодными. Но когда музыка готова была расколоть мой мирок в кульминации, одна из них засветилась. Нежным фиолетовым мерцанием, слабым, но долгожданным. Следом зажглись еще несколько, и еще…

Время собирать камни.

Разум вернулся в привычную форму легко, но усталость повисла на плечах свинцовыми веригами. Отдыхать было некогда, следовало собрать отклик мира на зов помощи. Я обнял ладонями ляпис–лазурь, словно оберегая от вторжения, и стал ждать.

Первым я услышал отклик той самой фиолетовой сферы. Нечто схожее с гортанным пением последних племен Севера, древнее и дикое, как корни вывернутого из земли дуба. Следом пришли ритмы барабанов и далекие голоса средневекового хора. Налетели медным ураганом трубы. Началось.

Сны пели всеми голосами мира, делясь главным с единственным желавшим понять их слушателем. Краем глаза я видел поднимающийся с некоторых белый дым молитв — или стекающие по стенкам капли яда ненависти.

Сознание не могло перебрать все, пришедшее извне. Когда я рассчитывал собрать сил для Розы–мистики, я забыл о том, в каком мире жил — ну или слишком глубоко это помнил.

Мир, над которым реяли флаги лжи и эгоизма. Мир, где обман и предательство награждались теми же, кто превозносил на словах искренность и добродетель. Мир, где каждый хотел быть единственным услышанным и отмеченным. Где Вавилонское смешение языков поразило не буквы и звуки, а души.

Я ожидал отклика тех, кому не безразлична Соусейсеки. Но на возможность быть выслушанными откликнулись все. Мне предстояло узнать, действительно ли голодавший мог умереть от обильной пищи.

Думаю, увидь Она меня в тот момент, испугалась бы и ушла, не возвращаясь. Руки, сведенные напряжением и стиснутые в гримасе челюсти, слепые от крови глаза и блеск крупных капель пота. Но я делал свое дело, не отвлекаясь на пустяки. В ляпис–лазурь лилась нежность матери и вера последних святых, мужество воинов и смелые мечты трусов, восторг слушателей и ярость бойцов, концентрация хирургов и благодарность спасенных ими. Но ведь была и другая сторона медали. И спину жег росший на ней плащ из стонов умирающих и детских страхов, наркотических абстиненций и мук неразделенной любви, ненависти друг к другу, рожденной страхом и завистью, голода, одиночества и безысходности. Ткань чернее глубочайших бездн укутывала меня, ползла по рукам, подбираясь все ближе к кристаллу, и когда струйки мрака поползли по пальцам, я из последних сил сжал их в кулаки.