Светлана Фортунская - Анна, королева. Книга 1: Дочь князя

— Не знаю, — сказала Аник, — не раньше праздника Успения. Мать Проклея писала, что на лето все ученицы разъехались, и соберутся только осенью.

— До Успения не так много времени, а мне лучше приехать в крепость как можно позже. Если я уеду сейчас, Бог его знает, что наши кумушки придумают — могут и заявиться за мной в крепость, потребовать моей выдачи. Боюсь, тогда они решат, что уж точно я — ведьма.

Стемнело, и Аник заторопилась домой. Джоджо ожидал ее с зажженным уже факелом. Почти весь путь до крепости они проделали в молчании.

Лошади осторожно ступали по едва различимой в неверном свете факела дороге. Это были горские лошади, хоть и не очень хороших статей, а горская лошадь тем и славится, что видит даже и при свете звезд, и не боится темноты. Еще про горских лошадей говорят, что у них на копытах пальцы — пальцев, конечно, нет, но горская лошадь может пройти в таком месте, где и человек, не привычный к горам, пути не найдет.

По сторонам дороги звенели цикады, успокаивая и обещая мирную ночь после трудового дня. Пахло сеном и травами. И Аник не верилось в те ужасы, о которых рассказала ей Ута.

Но на повороте дороги на Красную гору Аник все-таки спросила:

— Джоджо, а это правда, что шаваб могут сжечь живого человека?

— Говорят, — ответил Джоджо, помолчав. — Сам я не видел, не знаю, но — говорят.

— Но это же ужасно! — воскликнула Аник, — они же люди, это же… Хуже каптаров!

— Вэ, дочь князя, они — испуганные люди, а когда человек боится, страшнее, чем он, твари не найдешь. Если к тому же ума у него маловато, то… — Джоджо не договорил.

— Но Ута — как они такое могли выдумать, что Ута — ведьма? Ведь она добрая, она никому никогда не причинила зла!

— Что такое зло, что такое добро — кто знает, — отозвался Джоджо. — Может быть, тем, кого она вылечила, лучше было бы умереть тогда, а не жить дальше. Никто не знает. Не думай об этом, дочь князя. Вы уедете, сплетни забудутся. Но Уте лучше не лекарить, это точно.

— Она говорит, что не может, что это у нее — ну, как тебе или мне разговаривать.

— Человек может молчать всю жизнь, если от этого зависит что-то важное, — задумчиво сказал Джоджо. — Есть такие монахи-молчальники. После принятия обета они не произносят ни слова, даже под угрозой смерти. Значит, обет для них важнее жизни. Вот и Ута должна выбрать, что для нее важнее — жить или лечить.

«То есть твоя жизнь или чужая», — подумала Аник и ужаснулась, представив, что ей бы пришлось делать такой выбор. Джоджо прав — лучше об этом не думать.

Недели летели одна за другой, и Аник не успела оглянуться, как наступил праздник Успения Богородицы.

Вещи были собраны и сложены в переметные сумы. Для Аник из табуна, схороненного во время нашествия в дальнем ущелье, привели резвую кобылу-трехлетку, белую, но с черной гривой и с черным хвостом. Для Уты предназначался конь из числа оставленных князем Горгием, на котором прежде ездила Аник. В провожатые были назначены пятеро дружинников, в том числе Джоджо как старший, и Нина. Князь оставался дома — он не настолько еще оправился от ран, чтобы решиться на дальний путь в столицу.

Ута в сопровождении родителей появилась в крепости, когда праздничный день клонился к вечеру. Аник начала уже беспокоиться. Собирались выехать завтра на рассвете, и, если Ута не придет, то в монастыре вместе с Аник останется Нина, а этого Аник совсем не хотелось. К тому же она беспокоилась — вдруг с ее подругой что-то случилось?

Но Ута пришла, с узелком в руках, в новом платье и новых башмаках. Глаза у нее были красные, как будто она плакала. Впрочем, уж наверное, плакала — сама Аник тоже готова была разрыдаться при мысли, что вот она уедет из дому надолго, на год, или два, и новые яблони в саду посадят без нее, и без нее состоится свадебный пир Горди и Арвик, и не скоро она увидит, как весной зацветут на склоне Красной горы маки — это из-за них и гора, и крепость получила свое название. Тяжело уезжать из родного дома, когда тебе пятнадцать лет.

Князь Варгиз долго беседовал с отцом Уты наедине. Наконец они вышли на крыльцо княжеского дома.

— Подойди, Аник, — сказал князь. — Я обещал сыну Йохана, что его дочь не будет чувствовать себя твоей служанкой. Прав ли я в своем обещании?

— Да, отец. Что бы ни случилось, Ута всегда останется моей подругой.

После случилось многое.

Аник выполнила обещание.

Девочки никогда больше не вернулись в родные горы.

Горечь расставания с родным домом осталась позади, позабытая за новыми впечатлениями. Вначале людей видели редко, часто ночевали в лесу и в поле; но с приближением к сердцу страны, крепости Твердыне, селения попадались все чаще, и все больше путников и попутчиков встречались им на дороге. На ночлег теперь останавливались под крышей, однажды даже в крепости владетельного князя Баграта, но не в Приюте Орла, в которой жил сам князь, а в пограничной, небольшой крепостце без названия. А один раз заночевали в поселке шаваб.

Радостно, но и тревожно было теперь Аник, радовала и тревожила ее неизвестность: что сулит новая жизнь? И какой окажется незнакомая пока Аник тетка?

Ранней осенью, в пору сбора яблок, девочки увидели стены обители Святой Шушан впервые.

Это были древние стены, сложенные из нетесаного камня, покрытые мхом и увитые диким виноградом. Над стеной виднелись кроны деревьев и округлые крыши, увенчанные крестами.

Стояла обитель на вершине пологого холма. К деревянным, окованным железом воротам вела широкая дорога, мощеная булыжником. Здесь, у ворот, девочки расстались с дружинниками князя Варгиза — вход мужчинам в обитель был разрешен только по специальному дозволению католикоса.

В новую жизнь девочки вступили в сопровождении Нины, но скоро их покинула и она.

Мать Проклея, женщина святой жизни, уважаемая за пределами монастыря не меньше, а, пожалуй, даже и больше самого католикоса, имела маленькую слабость. Она не была чрезмерно горда или властолюбива, свою верховную власть в обители расценивала как крест, который надо нести, не судила слишком уж строго маленькие прегрешения воспитанниц и даже сестер, но болезненно воспринимала упадок древнего дома Варгизов и мечтала вернуть ему былое величие. Аник, дочь Варгиза, была последней в роду, и мать-настоятельница лелеяла надежду на будущий блестящий брак девочки, который позволит потомкам дома Варгизов занять подобающее им место. В конце концов, в жилах Варгизов текла кровь древних царей Айкастана, и хотя царская ветвь пресеклась тому уж почти триста лет — со смертью последнего царя, Давида Предателя, когда страна горцев попала под власть королей Межгорья, — мать Проклея была патриоткой и верила в лучшее будущее. В конце концов, айки были сильным и воинственным народом и могли вернуть себе независимость. И кто тогда, кроме Варгизов, сможет претендовать на древнюю корону?