Андрей Завадский - Путь

- Что тревожит тебя, государь? - однажды, набравшись смелости, спросила своего супруга Ирейна. Это было две или три ночи назад. Король, хрипло дыша, разгоряченный, еще не отошедший от очередной сладострастной схватки, лежал на спине, правой рукой прижимая к своей груди, покрытой испариной, молодую жену. - Ты испытываешь страх и смятение, я чувствую это. Поделись со мной, не нужно тяготиться этим в одиночестве.

Да, она действительно чувствовала, ибо была женщиной, а им дано много больше, чем мужчинам. Ведь не даром повелось еще с незапамятных времен, что именно женщины становились поистине могущественными колдуньями, будучи открыты тем тонким энергиям, что пронизывают этот мир, составляя то непостижимое, названное некогда душой. Вот и юная королева поняла, - не разумом, а сердцем, - что этот могучий воин, сильный и уверенный в себе, является к ней просто для того, чтобы забыться, чтобы, потратив все силы на любовь, хоть несколько мгновений не думать о том темном, что мучило его, словно вампир, высасывая все чувства, кроме одной лишь тоски.

Пожалуй, при свете дня Ирейна никогда не осмелилась бы спросить короля о том, что он пытался забыть, погружаясь в омут страсти. Но сейчас, во тьме, когда между ними двумя не было никаких преград, когда тела и души сливались воедино, это далось намного легче. И даже сам Эйтор не удивился, что его Ирейна первой заговорила с ним, прежде никогда не позволяя себе этого. Король уже привык к тому, что его жена почти всегда молчит, покоряясь мужу.

- Сон, - хрипло вымолвил король, лаская тело своей жены. - Только сон. Но я вижу его вновь и вновь, и с каждым разом он становится все ярче. Однажды я совершил ошибку, стоившую нескольких жизней. Я не хотел этого, не думал, что все зайдет так далеко, - произнес он с неподдельной болью в голосе.

Перед глазами Эйтора снова предстала та картина - пылающий храм, отсеченная одним взмахом клинка голова, катящаяся по склону во мрак, и юноша, рвущийся из рук облитый кольчужной броней воинов, рычащих от натуги, ибо почти невозможно удержать того, кто впал в боевое безумие. Он хотел забыть это, пытался убедить себя, что все это было давно, что каждый в свое жизни совершал нечто такое, в чем потом раскаивался. Король надеялся, что искупил свою вину теми муками, которыми сам терзал свою душу, но понимал, что этого мало, что цена предательства намного выше, чем бы того хотелось.

- Исправь ту ошибку, если ее еще можно исправить, - прошептала, крепче прижимаясь к груди своего супруга Ирейна. - Или живи с ней, если свершившееся прежде теперь невозможно изменить. Ты ведь сделал немало благого, чтобы искупить свой грех перед ликом Судии.

- Больше всего я страшусь Последнего Суда. Нет таких добрых дел, какие искупили бы грех, который я совершил в своем тщеславии, алчности и глупости, - неожиданно признался тот, кто при свете солнца становился владыкой Альфиона, а сейчас же был просто жаждущим ласки мужчиной, сердца которого так внезапно коснулось чувство, называемое - он верил в это всей душой - любовью. - Но пока ты рядом, моя королева, ничто не страшит меня.

И Эйтор любил Ирейну до рассвета, яростно, неистово, так, как никогда прежде, терзая ее нежную плоть. Юная королева в тот раз впервые забыла о своем страхе, поняв, что рядом с ней обычный человек, способный чувствовать, бояться и переживать. И она щедро одаривала его своими ласками, не стыдясь свое незнания, просто пожелав дать этому человеку успокоение хотя бы до той минуты, когда солнце вновь взойдет над лесом, залив золотом улицы древнего Фальхейна.

Будни короля - это вовсе не одни только развлечения, как думают многие, никогда не ощущавшие на собственных плечах бремя власти. Вот и Эйтор после завтрака должен был вновь отправляться в тронный зал, дабы выслушивать коленопреклоненных просителей, явившихся в столицу со всех концов Альфиона. Он сам обрек себя на это, словно наказывая, и потому честно отбывал повинность, терпеливо внимания гневным или горестным воплям своих подданных, не делая разницы между рыцарем, купцом или простым хлебопашцем, у которого сосед украл кобылу. Не только эти люди обязаны были служить ему, но и король должен был давать им хоть что-то взамен за их верность, иначе грош цена его власти.

Однако до назначенного часа еще оставалось немного времени, и Эйтор решил развеяться в фехтовальном зале. Зал этот, просторное помещение длиной целых сто сорок шагов, располагался в восточном крыле, и по дороге туда королю не единожды попадались навстречу свободные от несения караула гвардейцы. Воины, завидев государя, вытягивались в струнку, отдавая честь, как привыкли делать это в Дьорвике, выказывая почтение старшим по чину. А Эйтор спешил к своей цели, лишь коротко кивая в ответ.

Этим залом редко пользовались наемники, охранявшие дворец, предпочитая тренироваться в внутреннем дворе, где было достаточно простора для целой сотни воинов. И сейчас, войдя в длинное помещение, король оказался там один, и эхо его шагов гулко разносилось под сводами. На мгновение Эйтор застыл, размышляя, не стоит ли позвать кого-нибудь из своих гвардейцев, чтобы позвенеть секирами или помахать учебными мечами, нарочито затупленными, с клинками из мягкого железа. Но вдруг королю просто захотело побыть одному, и он, пройдя мимо стоек с мечами, булавами и прочим оружием, взял с полки свой лук.

Пальцы Эйотра железной хваткой сомкнулись на шероховатой рукояти, и он вслепую достал из колчана длинную стрелу, наложив ее на тетиву. Этот лук, огромный, в рост человека, изготовленный из упругого тиса, был, конечно, не ровней тем невероятно мощным сооружениям, которыми пользовались его дьорвикские наемники, но и он был опасным оружием. Эйтор рванул тетиву, мгновенно выпуская ее из руки, и стрела с гулом устремилась к мишени, укрепленной в другом конце зала. Узкий, точно игла, бронебойный наконечник вонзился точно в глазницу шлема, хранившего уже сотни царапин и щербин от стрел и клинков.

Это был неплохой выстрел, и король искренне порадовался за себя, ведь мало нашлось бы стрелков, способных возгнать стрелу в прорезь шлема за сто шагов. Конечно, до мастерства своих собственных телохранителей, опробовавших свои навыки не на плацу, а в бою, Эйтору было далеко, как в стрельбе из лука, так и в фехтовании или иных боевых искусствах. И все же он считал себя, и вполне заслуженно, достаточно умелым бойцом, хотя и сам не смог бы сказать с уверенностью, к схватке с каким противником готовится.

Снова и снова король Эйтор рвал тетиву, посылая в недолгий полет длинных хищноглавые стрелы и слыша сперва шелест оперения, а затем - глухой удар, когда очередная стрела достигала цели. Сейчас он не просто тренировался, а словно расстреливал свои кошмары, но все равно понимал, что прошлое невозможно уничтожить, и очень сложно взять забыть его, отмахнувшись, как от несущественного пустяка.