Марина Броницкая - Я не Поттер!

Рука поднялась сама, словно она вовсе и не моя!

— Мортиус пулирус!

Стекла призрачных очков заблестели, а я стоял потрясенный открытием — чужая душа помнит чужие заклинания, которые я никогда не учил! Через мгновение странная радость и удивление сменилось грустью. Да, я обычный сосуд, и даже не догадываюсь, что же во мне скрыто. А не очень‑то приятно быть сюрпризом для самого себя!

Миртл подлетела поближе и заглянула мне в глаза. От неё повеяло смертельной стужей и я поежился.

— Ой, извини, — привидение виновато сложило ладошки на груди, — я не хотела тебя морозить! Просто… а ты не Том, нет? Тоже такой кра–а-а–сивый… Он мне точно так же очки чистил! — пояснила она. — Помогает только не очень, Гарри, ты уж извини. Надо было их перед смертью почистить, надо было…

— Кто чистил?!

— Том! Мы с ним вместе учились, он курсом старше. Умный–умный! Всегда такие интересные вещи говорил! Например, ты знаешь, что магия была всегда, только её украл кто‑то могущественный, а потом вернул на землю вместе с какими‑то книгами? Только там что‑то напутали и однажды в книгу записали магла. Самого первого! А то, что репейчатый мох лучше любовного зелья, он помогает любить как взаправду? Но злые горные эльфы прячут его от нас? Знаешь?

Лицо девочки просто светилось счастьем. Миртл даже забыла, что она призрак, и ходила ногами по полу туалета взад и вперед, эмоционально жестикулируя и вспоминая, каково это — быть. Казалось, девчонка ожила, и вот–вот побежит на урок. Думаю, она пропустила очень много уроков…

— Том приходил сюда, рассказывал, как мне лучше разговаривать с мертвыми. После смерти я такая нервная стала, а врачи поблизости всё никак не умирали… — сокрушался призрак и качал головой. — А еще он учебники приносил, листал их для меня. Прямо там, где ты сидишь!

Я сидел на подоконнике и… нет, не думал — просто сидел и не думал ни о чем…

Миртл надоело со мной разговаривать, она опять скривилась и приготовилась плакать, отчего вполне себе миловидное лицо превратилось в смешную маску, а большие карие глаза перестали казаться живыми.

— А потом он перестал приходить, злым стал, ругаться начал… — она заохала и принялась вздыхать. — Ну, Гарри, я пошла. Только насовсем уходить я не хочу! Привидения не могут уйти… ну… туда. Они в другое место уходят, для плохих приведений. Там еще холоднее и ничего нет, только другие плох…

Глядя на укрытый инеем лес, я не дал Миртл договорить и нехотя прошептал:

— Spirit moneo mortis…

Заклятие Лорда, он продиктовал его мне среди прочих, но я прекрасно помню, как его красивый, словно тяжелый бархат голос дрогнул, споткнувшись именно на словах о том, что всякая душа ждет смерти. Миртл убил василиск, явно сам себя удивив, тварь эта ленивая до абсурда, и наверняка — случайно. Уверен, погибнуть должен был кто‑то другой, а не тот, кому Риддл рассказывал о свойствах репейчатого моха горных эльфов!

Крестарж во мне — некое подобие любви или дружбы, которой больше нет. Её не оживить, ведь она не моя, чужая, и владельцу уже давно не нужная, как старая мебель, которую просто некуда было деть. Смерть девочки по его приказу — судьба, о которой говорил Лорд, та судьба, которую не сломить, будто она каленым железом в историю вписана. А то, что произошло сейчас — уже моя участь. Мне искренне жаль Плаксу Миртл, в астрале для призраков ей страдать не одну вечность, а столько, сколько их будет, если один мир исчезнет, появится другой, за ним третий… Ну, если все же одним словом — вечно. И тут не нужна душа, чтобы понять, на какие муки я её обрек. Но как иначе? Да никак, видимо, воевать с судьбой — дело напрасное. И Темный Лорд тому очень хороший пример…

Уставший, голодный и злой я передвигал ногами, считая шаги и ступеньки, и больше всего на свете желал закрыть глаза и заснуть. Заснуть так, чтобы ни одна проклятая мысль не проникла в мой сон. Ни одна!

За спиной послышался шорох, но не успел я обернуться, как он послышался впереди. Еще через секунду я увидел прямо перед моим носом чью‑то широкую спину в слегка старомодной зеленой мантии Слизерина. Сейчас то они все черные, различие в цвете имеют лишь шарфы и плащи. Мантии цвета факультетского знамени одевают лишь самые смелые, те, кто хочет этим что‑то сказать.

— Не слышали новость, молодой человек? — парень не оборачивался, просто шел вперед, а я а ним. — Все о ней только и говорят!

— Что, Дамблдор объявил о втором ужине? Или раннем завтраке? По–моему, «всех» может волновать только это…

— Да нет — Седрик умер!

Я остановился, но лишь на секунду. То к чему я себя готовил так долго — произошло, и шок был велик. Стать и просто постоять мне не позволили нервы, они звенели, как натянутые струны.

— Как?..

— Сел урок учить, в своей гостиной, и умер! Какая прелесть, не находишь? Такая легкая смерть! Всем бы такую!

Наконец я вышел из ступора и обратил внимание, что радоваться чужой смерти не принято даже среди учащихся старших курсов Слизерина. Нет, не запрещено, конечно, а просто не принято.

И пока я обдумывал вопросы морали, имеющей ко мне весьма отдаленное отношение, парень медленно обернулся и бросил себе через плечо:

— Гарри, ну что ты как чужой!

Молодой Том Риддл иронично улыбался и смотрел на меня ясными голубыми глазами.

— Все у нас с тобой хорошо, а если ты все же вспомнишь про чучело на скамейке, то всё будет просто отлично!

— Да чтоб её горгулья вместе с Невиллом… — зашипел мой уставший организм, развернул меня на месте и я, будто резвое кенгуру, поскакал вниз, перескакивая ступеньки и упрашивая лестницы двигаться поживее.

Если Люпин заметит, что кошка кабинет не покидала, может предположить, что я мог за ней возвращаться и услышать то, что слышать не должен был.

Остановившись перед дверьми кабинета отдышаться, я смахнул капли пота со лба и заставил себя пожалеть Седрика Диггори. Молодого, умного и сильного, на которого завтра наденут его парадный костюм с бабочкой и закопают. Он больше не получит ни единой оценки, не выпьет тыквенного сока, и не сможет никого спасти. Чжоу Чанг так и не узнает, как сильно ему нравилась, выйдет замуж за другого и родит ему много детей с глазами, так не похожими на большие и, если память мне не изменяет, добрые глаза Седрика. Еще немного и я начал бы представлять себе внуков Диггори, ведь несостоявшиеся дети меня не тронули. Так стараться пожалеть кого‑то — невозможно! Но и не пожалеть — тоже, однако я ухитрился и не смог…

Поздняя осень больше походила на середину лютой зимы. Все вокруг занесло колючим сухим снегом, похожим на плохо смолотую муку, но радости от него никакой. Снежки не лепятся и рассыпаются в руках, да и лепить то их не очень хочется. Холод стоит не только за стенами замка, но и в нем самом, а ветер так тоскливо завывает в его сырых стенах, что впору завыть самому. Из под мантий учащихся торчат рукава и вороты теплых свитеров, добавляя фигурам неуклюжести, а дороги от гостиных до кабинетов стали короче — все не просто идут в класс на урок, а бегут на него, лишь бы скорее миновать чересчур хорошо вентилируемые коридоры и согреться в отапливаемых помещениях. Вот уже неделю как отец лишился приятной возможности снимать балы за опоздание с непунктуальных студентов. Никто не опаздывает!