black__tiger - Зеркало иллюзий

…Как велик соблазн разбить голову о стену камеры и покончить со всем разом!

Но в первые дни нет сил, а потом я привыкаю и понимаю: нельзя. Слишком легко. Слишком просто.

Наш директор… Он столько твердил о выборе! Какой выбор у меня здесь? Помнить? Не вспоминать?

Не вспоминать не получается. Но помнить…

Дементоры не дремлют!

Помнить – это каждый раз беспомощно смотреть, как тонкие пальцы, ледяные и почему‑то влажные, болезненно серые, костлявые и когтистые, похожие на птичьи лапы… пальцы лезут в душу! Я никогда не понимал, где у меня душа… Но пальцы находят ее – безошибочно. Маленьким я не понимал, как это – «вынуть душу». А вот так – этими самыми серыми пальцами, закогтив край. По частям – целиком у них все‑таки не получается. Потому что Бродяга во мне огрызается и вцепляется зубами во все, что может удержать, сохранить… пусть ненадолго. Он… нет, мы. Мы сражаемся за каждый кусочек. И уступаем. С боем. Но уступаем. И внутри растет пустота.

Темная пустота внутри – особенный азкабанский голод. Как и обычный, он грызет изнутри. Только, в отличие от обычного, его нельзя утолить ломтем зачерствевшего хлеба.

Теперь я вспоминаю историю магии вместо историй, в которые то и дело вляпывались Мародеры. Говорят, что бесполезных знаний не бывает. Подумать только, где привелось убедиться в этом – в Азкабане!

Наши с Джеймсом и Ремусом приключения вряд ли уступали приключениям всяких кентавров и гоблинов. Но гоблинам и кентаврам все равно, и про них книжки написаны, а Джея помню только я. И я никому его не отдам.

Однажды мне приснился хроноворот. Один раз. Мелькнул – так что я не сразу понял, что это такое. И не вспомнил наутро. И лишь вечером, когда низкий закатный луч мазнул противоположную стену…

О хроноворотах тоже рассказывал Биннс. На истории магии. Но когда мы слушали Биннса?

Он, кажется, говорил, что у этой игрушки фиговый диапазон действия. Но мне много и не надо!

Этот Хэллоуин – разве он был не вчера?

Двадцать четыре оборота!

Пожалуйста…

Я часто вижу во сне, как это будет. Как могло быть.

Как Бродяга собачьим чутьем улавливает флюиды страха, исходящие от Питера, и я, превратившись обратно, задумываюсь о том, что страх может сделать с людьми; я задумываюсь на какую‑то минуту, но эта минута решает все.

Как я успеваю вовремя – и вижу на пороге фигуру – пока еще на пороге!.. И, не заглушив двигатель, отбросив машину и свое приобретенное гриффиндорство, как законченный слизеринец, бью в спину всеми заклятьями, какие только мне известны.

И чаще всего – как я вместо Джеймса встречаю его на пороге. Того–кого–нельзя–называть – не потому, что страшно, а потому, что потом брезгливо отплевываешься.

Говорили, что Джей был недопустимо беспечен, что он даже не взял палочку. Неправда! Это не беспечность, это вера в друзей, а если б было иначе – это был бы уже не Джеймс Поттер.

А мне палочка и не понадобилась бы: я не знаю, смогу ли выстоять против неназываемого в магическом поединке и даже не пытаюсь пробовать, и Бродягой бросаюсь на занесенную в проклятии руку, и рвусь дальше – к горлу: пусть зеленый клык непроизнесенной Авады встанет поперек глотки этому… этому…

И посмотрим, что этот недобессмертный противопоставит моим зубам!

Я прыгаю…

…и падаю с койки. В шкуре – но все равно неудачно. Это кошки приземляются на лапы – но никто из нас никогда не перекидывался в кошку. А жаль.

Хотя – Гарри, наверное…

Возможности хроноворота сводят с ума. Мысль о его недоступности заставляет биться головой о равнодушные стены камеры.

Я выпрашивал бы его на коленях, забыв о гордости.

Не у кого просить.

И все, что мне остается – выть или скулить жалобно, тычась носом в дверь.

Первых дней я не помнил.

Потом пришли обида и глухая тоска. Директор заходил тоже. Директор, глава Ордена Феникса, глава Визенгамота – иногда мне казалось, что их слишком много для одного меня.

Затем мне объясняли. Долго. Пока я не понял. Оно – объяснение, я хочу сказать – выглядело убедительным. Таким… увесистым. Тяжелым. Окончательным.

Люди на улицах поздравляли друг друга и меня тоже, но я сбежал от них, чтобы не портить им радость.

Сам я радоваться не мог – я потерял друзей, а вместе с ними и жизнь, потому что они и были моей жизнью. Они знали обо мне правду и принимали таким, какой я есть. С ними я чувствовал себя человеком, без них – волком. Одиночкой.

Я был как волк, попавший в капкан и отгрызший лапу, чтобы спастись. Только я так и не спасся. И меня преследовало навязчивое чувство, что я отгрыз не свою, а чужую лапу.

Волк сбежал и забился в нору.

Мы с ним бежали от людей и от преследующих нас мыслей… тяжелых, неуклюжих, на первый взгляд, как медведи… и таких же неожиданно проворных… более жестоких, чем люди. Люди оставили меня в покое, но от мыслей спасения нет.

Противоречивые, противоположные мысли раздирали меня, точно когти оборотня.

«Не может быть!» – «А если – может?»

Выбирать жилье мне помогали друзья. Мы прятались среди маглов: решили, что так надежнее. Заодно мы могли бы защитить соседей, возникни в том необходимость.

Маглы – милейшие люди. В меру любезные, внимательные, любопытные, доверчивые, ненавязчивые. Они совершенно не подозревали во мне оборотня или, говоря на понятном им языке, маньяка. Поэтому теперь я мог не только спокойно жить среди них, но и подрабатывать помощником продавца в небольшом книжном магазинчике. Не “Флориш и Блоттс”, конечно, зато немногочисленные покупатели оставляли время читать. На мне был букинистический отдел и прокат. Когда в моем отделе перегорела лампочка, тесное помещение показалось похожим на камеру Азкабана.

Однажды какой‑то мальчик, возвращая книгу, сказал:

— Будь у меня машина времени…

И у меня едва не вырвалось в ответ: «А у нас есть».

У нас есть – и мы все равно ничего не можем сделать.

Я ни разу в жизни – не считая одного, на уроке, – не имел дела с хроноворотом, даже в руках не держал. В школе нам объясняли принцип действия. В общих чертах. Я не такой умный, как Джеймс или Сириус, я мало что понял. Например, почему его практически не используют? Ведь есть же случаи, когда…

Почему нельзя хотя бы попробовать?

Был только один человек, к которому я мог обратиться с подобной просьбой. Однажды он уже помог мне. Он в буквальном смысле сделал меня человеком. Вытащил из меня человека.

Я верил в него, как… Ну вы понимаете. И не только я.

— Изменить… Спасти… Вернуть…

Мой тон с каждым словом – ниже, а голос – глуше, так что о последнем желании я уже молчу. О тайном, сокровенном желании, спрятанном так глубоко, что я не могу признаться в нем даже самому себе – в желании оправдать Сириуса Блэка.