Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

Первое время она многократно повторяла себе известную фразу Скарлетт О`Хаары [74] Главная героиня романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». — «я подумаю об этом завтра». Когда‑то Гермиона очень любила маггловскую литературу…

А потом, вместе с литературой, отошло и развеялось навсегда это оптимистичное обещание.

Нет, ни завтра, ни когда‑либо еще она не будет думать о том, о чем отчего‑то побоялась подумать сразу. Она будет делать вид, что ничего не было. Что ей ничего неизвестно.

Она научилась не замечать того, что могло бы ее смутить.

Темный Лорд не любил в Гермионе эту слабость. Он умел будить в своей дочери созерцающее безразличие, холодное любопытство и беспощадную жестокость. Но все эти качества, иногда и сами по себе вспыхивавшие в молодой женщине от тепла янтарного кулона, накатывали волнами, проходили ураганом и затихали. И тогда ей вновь приходилось что‑то навсегда забыть.

И она забывала. Гермиона хорошо научилась забывать за эти четыре года.

Но раньше у нее всегда был Генри.

Ее муж помогал оставаться немножко посторонней всему, происходившему вокруг. Играть с реальностью, порой — не видеть очевидного. Если Гермионе так было нужно. А теперь его нет — и у молодой вдовы всё хуже получается забывать. Ведь она так и не смогла забыть своего супруга, смертоносные обручальные кольца и Драко Малфоя.

Раньше от всего страшного и ужасного Гермиона обыкновенно убегала домой — в ласковые объятия Генри, куда‑то невообразимо далеко от всего, о чем не хотела знать и помнить. А теперь всего этого не стало: не на что отвлечься, некуда убежать. Значит… Значит, нужно научиться наконец‑то по–настоящему понимать всё то, что раньше нужно было только забыть?

Научиться наслаждаться этим?..

Вот только как? Как?..

* * *

В последнюю субботу марта у Етты поднялась высокая температура.

Гермиона понимала, что это всего лишь режутся первые молочные зубки — но всё равно переживала и тряслась, постоянно норовя мчаться в больницу святого Мунго.

Девочка весь день была беспокойной и капризной, а к вечеру отгрызла голову пластмассовому медвежонку.

К трем часам ночи начали взрываться лампочки. Генриетта плакала навзрыд. Сначала взорвалась лампа на лестнице. Потом, через несколько минут — ночник в комнате Гермионы, где она пыталась успокоить ребенка. А потом лампочки стали взрываться по всему дому, одна за другой. Пришлось напоить крошку очень неполезным Болеутоляющим успокоительным настоем целителя Спенатикуса, а когда девочка уснула, проводить ревизию и восстанавливать осветительные приборы, в рядах которых пали даже уличный фонарь и садовая автоматическая лампа…

* * *

Гермиона спала.

В звенящей ночной тишине комнаты царил серебристый полумрак. Где‑то далеко завыла собака. Где‑то совсем рядом ухнул филин.

Большое кровавое пятно медленно расплывалось на белом пододеяльнике. В воздухе пахло ржавчиной.

Она проснулась от холодного, липкого страха. Куда‑то пропали все звуки вокруг, только непонятный гул стоял в ушах от замогильной тишины спальни. Гермиона с ужасом смотрела на прибывающую багровую жидкость. Ее было так много, что, пропитав простыни и матрас кровати, пурпурные струи уже катились на пол.

Внезапно безымянный палец левой руки пробила острая боль. Гермиона схватилась за свое запястье: обручальное кольцо, ледяное до синевы, впивалось в палец острыми клешнями боли. Женщина попыталась стянуть обжигающий металл — но он не поддавался, а тонкая кожа пальцев, которыми она тщилась стащить ободок, примерзала к прóклятому золоту и отрывалась с неприятным треском. Вот уже все ее руки покрылись кровоточащими язвами, глаза застилал черный туман… Кольцо прожигало руку до кости, но Гермиона не могла снять его, никак не могла его снять…

Женщина подскочила на постели. Залитая лунным светом спальня, мерное посапывание Генриетты в колыбели, свежий цветастый пододеяльник… Она сжала левую руку — чужое, купленное только ради мистера и миссис Грэйнджер кольцо блестело в лунном свете. Гермиона легко сняла его.

А того, другого, здесь не было, и быть не могло. Их обручальными кольцами ее муж соединился с иной, вечной невестой — Смертью. И новобрачная полновластно увела его в свой чертог. Навсегда.

Ничего нельзя сделать. Некому мстить. И некуда идти, и бесполезно кричать.

Гермиона запустила руки в волосы и сжала голову.

Нужно просто терпеть. Нужно вынести и забыть. Просто забыть.

Но как можно забыть то, что неизменно возвращается по ночам, проникает вместе с лунным светом в ее сны, отравляя ядом воспоминаний и без того измученное сердце?..

Почти каждую ночь.

Это была невообразимая авантюра. В самолете Гермиона раз за разом пыталась понять, каким образом вообще повелась на такое безобразие.

Во всем виноват Робби. Неделю назад он явился к ней с диким предложением слетать в четырехдневный круиз на Сейшелы, и Гермиона, разумеется, сразу же высмеяла эту дикую идею. Но против нее неожиданно ополчились все.

Мистер и миссис Грэйнджер, Томпсоны, многочисленные знакомые и друзья Робби, а напоследок даже Джинни Уизли, которой загнанная в угол ведьма отправила сову на третий день всеобщего наступления. В итоге Гермиона сдала позиции настолько, что клятвенно обещала названой матери не трансгрессировать домой без веской причины, ограничиваясь сотовой связью, и отдохнуть как следует.

Аэропорт на Маэ [75] Крупнейший из островов Сейшельского архипелага. На острове находится столица государства Виктория, торговый порт и международный аэропорт. оказался очень шумным. Гермиона курила в дьюти–фри, ожидая, пока Робби заберет их багаж, и упорно думала о Генриетте. Как она там сама? Смешно, конечно, они улетели всего несколько часов назад, а она уходила из дома и на более длительное время; как бы далеко от Лондона Гермиона не находилась, трансгрессировать к дочери она могла в любую минуту; Генриетта уже активно питалась дополнительными продуктами и вовсе не нуждалась каждый день в ее молоке… Но психологически молодая мать почему‑то чувствовала себя виноватой. Это было глупо, но это было фактом.

— Мадам желает заказать что‑то? — услужливо спросил на отличном английском молодой официант в форменном костюме. — Еще кофе?