Нэнси Фармер - Земля Серебряных Яблок

— Польза велика: вы не будете сидеть без дела. Неважно, есть в работе прок или нет; важно, чтобы выполнялась она с должным смирением и любовью к Господу.

— Хель! — пробурчала под нос Торгиль, выругавшись именем богини, чьи ледяные чертоги отведены для клятвопреступников.

— Именно, — откликнулся отец Север. — У вас — чертоги Хель, у нас — ад; как раз об аде я и беспокоюсь. Насмотрелся я, что происходит с монахами, у которых слишком много свободного времени. Иные становятся развратными и злобными, другие сходят с ума.

И он кивнул в сторону темного угла, где отец Суэйн, причмокивая, высасывал мозг из голубиных косточек.

«Интересно, это одержимость мелким или крупным бесом?» — подумал Джек, подавляя смешок.

— Уверяю тебя, все очень серьезно, — нахмурился отец Север. — Возможно, мы тут заперты на долгие годы. Или, скорее, вы. Мне-то уж немного осталось.

— Да, господин, — кивнул мальчик.

В перерыве между работой дети рассказывали истории, разминались, разгадывали загадки — отец Север знал их бессчетное множество. А еще он учил их латинским словам и странной магии под названием «математика». Шесть раз на дню он созывал их на молитву; одна лишь Торгиль объявила, что поклоняться богу рабов — ниже ее достоинства.

Без этого распорядка Джек, верно, сошел бы с ума. Дни тянулись однообразно и монотонно; внутрь не проникало ни лучика солнечного света. Все равно что быть погребенным заживо. Джек огрызался на Пегу, которая этого не заслуживала, и как-то раз подрался с Торгиль (она-то как раз заслужила). Отец Север сурово отчитал мальчика. Но монах понимал его отчаяние — и назначал ему одну работу за другой, чтобы успокоить мысли.

Так, Джеку было велено ловить мелких зверушек, что проваливались в отверстия под крышей, и выпускать их сквозь дыры в полу. Мальчуган не ведал, выберутся ли они на волю, знал лишь, что в темнице они неминуемо погибнут. Отец Суэйн обожал их мучить. Если ему удавалось поймать зверька живым, он утаскивал добычу в свой угол — и оттуда долго еще доносился жалобный писк.

С каждым днем аббат становился все более опасен. Он отбирал львиную долю еды — ведь он был самым сильным. Съедал он не все; что оставалось, гнило и портилось. Из угла тянуло вонью, однако никто не смел подойти поближе и убрать объедки. Порою отец Суэйн принимался чванно расхаживать по темнице, угрожая всеми карами тем, кто дерзнет выказать ему неповиновение. Затем настроение его резко менялось, он вновь забивался в темный угол и громко стонал. Отец Север молился за него, да только без толку.

Торгиль шепотом возвестила, что, если аббат нападет на кого бы то ни было, она убьет его. Джек беспокоился только о том, что Торгиль не справится.

Однажды — на шестой или седьмой день после того, как гостей бросили в темницу. — Джек попросил отца Севера рассказать, как тот спас брата Айдена. Дети вот уже два оборота «водяных часов» упражнялись в «математической магии», и Пега расплакалась над задачей: «У тебя было десять копченых угрей; два ты съела в первый вечер и восемь — во второй; сколько угрей у тебя осталось?»

— Нельзя съесть восемь угрей за один присест, — рыдала она. — Угри — они ж здоровенные.

— Олав Однобровый слопал бы и не поморщился, — возразила Торгиль.

— Все равно, «нисколько» копченых угрей не бывает, — настаивала Пега. — Случается, что в доме нет еды, — но тогда откуда знать, угрей у тебя нет или чего другого?

Понятия «ноль» Пега в упор не понимала. Впрочем, как и Джек.

Отец Север объявил, что настало время для историй; тут-то Джек и спросил его про брата Айдена.

— Я в ту пору жил в лесу, — отвечал монах. — Отбывал епитимью, если понимаете, о чем я.

Джек тут же вспомнил, как брат Айден упоминал про какой-то скандал с участием отца Севера и русалки. Мальчугану отчаянно хотелось узнать подробности.

— Красивое было место, величественное, — вспоминал монах. Суровое выражение его лица смягчилось. — Я построил себе хижину; с трех сторон ее окружали могучие дубы, защищая от дождя и ветра. Родниковая вода казалась слаще росы; летом повсюду вокруг созревала земляника. Осенью я не испытывал недостатка ни в орехах, ни в яблоках; даже на зиму их запасал. Может показаться, будто в лесу одиноко, но это не так. У моего порога резвились олени, барсуки и дикие козы. А в ветвях пели птицы.

— Тоже мне, наказание! — промолвила Пега.

— Уверяю тебя, я очень страдал, — возразил отец Север. — Как бы то ни было, однажды ночью я услышал, как по лесу мчится охота: ночью, повторяю, когда всем добрым христианам полагается спать. «Как они дорогу-то видят?» — удивился я. Трещали кусты, лаяли псы. Слышалась поступь бегущих ног и звонкий голос рога. Тут я понял: это не христианская охота, а нечто иное. Я рухнул на колени и принялся молиться о спасении — или хотя бы о мужестве вынести то, что уготовила мне судьба. Спустя какое-то время шум охоты затих вдалеке. Я возблагодарил Господа за Его милосердие. И тут я услышал…

— Что? — не выдержала Торгиль. Яркие, живые описания не оставили ее равнодушной.

— Детский плач. Там, снаружи, в пустынной глуши, плакал маленький мальчик — плакал так, словно у него сердечко разрывалось. Я взял светильник и вышел в лес на поиски, но голос тут же стих. Ребенок испугался меня. Но я примерно представлял себе, где он прячется, и на следующее утро отнес в то место горшок с овсянкой.

— А где ты взял овсянку в лесной глухомани? — полюбопытствовала Пега.

— Мне дозволили взять с собой запас овса, гороха, бобов и ячменя, — объяснил монах с нотой раздражения в голосе. — Ты довольна?

Джек толкнул Пегу локтем: не перебивай, дескать!

— В ту ночь овсянка исчезла; так я понял, что ребенок жив.

— Клянусь сиськами Фрейи, это прям настоящая сага, — объявила Торгиль.

— Я приручил немало лесных зверушек, — промолвил отец Север, неодобрительно нахмурившись: Торгиль, как всегда, в выражениях не церемонилась. — Вот так же и с ребенком вышло. День за днем я выставлял наружу еду, садился под его любимым деревом и рассказывал истории. Мальчик меня не понимал, как выяснилось впоследствии, — но звук моего голоса, должно быть, его успокаивал. Однажды он показался. Я не тронулся с места. Просто сидел там и продолжал говорить. И наконец ребенок научился доверять мне настолько, что сам пришел к хижине. Бедное, изголодавшееся, исстрадавшееся дитя! Малыш был весь в синяках. Тощий — кожа да кости. И полумертвый от усталости. И тут я увидел знаки у него на коже — и все понял.

Отец Север умолк и отпил воды. Он был превосходный рассказчик: умел остановиться вовремя.

— Что понял? — нетерпеливо воскликнула Торгиль.

— Я немного устал, — вздохнул монах. — Пожалуй, доскажу завтра.