Slav - Проклятие Слизерина

Он проснулся от какой‑то возни в комнате. Мнилось, что это сопят и ворчат неповоротливые медвежата, словно пытаются выкорчевать столетний дуб, который рос еще до их рождения.

— Пустите, я его мигом заткну, – яростно прошипел странно знакомый голос.

Том спросонок лишь с третьего раза нащупал лампу, та мгновенно зажглась от одного прикосновения. Тусклый свет очертил три фигуры, скрученные в шевелящийся клубок. Том с изумлением уставился на них, порывисто сел.

К кровати О’Бэксли замедленно, словно в вязком киселе, шаг за шагом приближался Антонин. Лицо его в потемках выглядело свирепо, на лбу вздулась синяя жилка. На Антонине, как рождественские гирлянды на елке, повисли Элджи и Августус. Оба с раскрасневшимися от усердия лицами, упираясь ногами в ковер, зачем‑то пытались удержать Антонина, чтобы тот не сделал следующий шаг.

— Вы чего? – удивился Том.

— Он во сне разговаривает… – пропыхтел Элджи, хватаясь за Антонина вспотевшими ладонями.

— Кто?

— О’Бэксли, – прорычал Антонин, вновь шагнул вперед. – Но сейчас он замолчит навечно…

Том перевел недоуменный взгляд на кровать О’Бэксли, только теперь в шебаршении потасовки различил слабое бормотание. О’Бэксли лежал на спине, распластавшись, как морская звезда на песчаном пляже, лицо перекосила гримаса безграничного счастья, с губ срывались бессвязные реплики. По некоторым словам, которые все же удалось различить, Том догадался, что О’Бэксли во сне разговаривает с кем‑то из родителей, упрашивает о желанном подарке. Судя по довольной улыбке, О’Бэксли все‑таки удалось его выклянчить.

Том вновь взглянул на побагровевшее от ярости лицо Антонина. Удивился. Ведь Антонину сопротивления Элджи и Августуса не бо́льшая помеха, чем медведю охотничьи псы. Эти двое уже давно обессилили, Антонин может враз их смахнуть, как надоедливых блох… но нет, терпит. Не обращает внимания, хоть и надоели по глазам видно.

— Если он тебе мешает закрой уши, – убеждал Августус, из последних сил цеплялся за плечо Антонина. Уже и не понятно то ли удерживает друга, то ли сам за него держится.

— Я лучше закрою ему рот… – посулил Антонин замогильным голосом, – тринадцатью зуботычинами.

Он остановился на короткое мгновение, сделал обманный маневр, затем стремительно рванулся, Элджи и Августус едва не слетели с него.

— Том!!! – завопили они в один голос.

Том, еще не понимая зачем, в прыжке перелетев через кроватную спинку, ринулся на подмогу. Он почувствовал себя полным идиотом, когда повис, словно походный рюкзак, обхватив Антонина сзади за плечи. Ощущение было такое, будто обнял лихо обтесанную морским прибоем глыбу. Том слегка пошевелил пальцами ног, но пола так и не нащупал. Антонин захрипел, с трудом, но все же сделал еще один шаг.

Когда до кровати О’Бэксли оставалось всего несколько шагов, болтун довольно пошлепал губами, перевернулся на другой бок, потянул на себя смятое одеяло. Внезапно воцарившуюся тишину нарушало только сиплое дыхание четырех мальчиков. Антонин стал, как вкопанный, Элджи и Августус отпали, словно сытые пиявки, без сил распростерлись на ковре.

— Замолчал, – прошептал Августус благоговейно, дыхание из груди вырывалось вперемешку с птичьим клекотом.

Том разжал объятья, с осторожностью взглянул на Антонина, тот сомнительно прищурился, потер затекшие плечи.

— Может все‑таки засунем кляп в рот, чтоб уж наверняка?

— А если задохнется, – ахнул добрый Элджи.

— Ничего. Пусть ушами дышит, все равно голова полая.

— Долохов, уймись, – отрезал Августус раздраженно, на раскрасневшееся лицо возвращалась привычная бледность, а вместе с ней и рассудительность. – Завтра первый день занятий, а мы из‑за тебя не выспимся.

— Из‑за меня? – опешил Антонин. – А этот говорящий попугай не в счет?

— Где попугай? – любознательно завертел головой Элджи.

Антонин только скрипнул зубами, медленно сжал и разжал кулаки, отшагнул от Элджи, чтоб в порыве гнева ненароком не задеть. Том присматривался к О’Бэксли, но тот только беззаботно с присвистом посапывал, будто и не было ничего.

— Вроде спит.

— Конечно, спит, – ворчал Антонин, забираясь в постель. – Чего ж ему не спать? Наговорился вдоволь, разбудил всех, а теперь блаженно почивает. Чтоб ему кошмары всю ночь снились… и следующую ночь тоже… да всю жизнь чтоб снились! Пустобрех цепной!

Августус вздохнул облегченно:

— Хорошо хоть не лунатит.

Они разбрелись по кроватям, одеяла ласково зашуршали. Том все еще с осторожностью косился на кровать О’Бэксли, но оттуда не доносилось не звука.

Антонин сладко, во весь рот, зевнул, с хрустом потянулся.

— Спокойной ночи.

Едва его голова коснулась подушки, спальню огласил громогласный храп. Пологи покачнулись, как при штормовом ветре, кроватные шесты заходили ходуном. Том поспешно зажал уши, даже Пиклс не храпел так громко.

— Мамочка, забери меня домой, – простонал Августус, накрывая голову подушкой.

Том со всей ясностью осознал, что заснуть уже не сможет, потому запустил руку под кровать. Щелкнули замочки чемодана, пальцы настойчиво ощупали содержимое. Том нахмурился, точно помнил, что еще перед сном на этом самом месте оставил «Родословные волшебников сквозь века», но теперь фолианта нет. Он медленно сполз с кровати, вновь обшарил весь чемодан, под пальцы услужливо скользнула небольшая книжка в мягком кожаном переплете. Том, не раздумывая, цапнул ее.

Под оглушительные рулады Антонина и тихие ругательства Августуса, Том незаметно выскользнул из спальни. Общая гостиная, как и положено в ночное время, пустовала. Он приблизился к кожаному дивану, что лениво расположился возле камина. Совсем уснувшее было пламя вздрогнуло, словно испугавшись припозднившегося посетителя, затем разгорелось ярче. В оранжево–красных отсветах пламени диван, обтянутый кожей цвета болотной тины, казался совсем бурым, словно неведомый лесной зверь.

Том присел на диван, с интересом повертел находку – тетрадь в черной потертой обложке, та самая, что обронил чудаковатый старик в Косом переулке. Странно, что именно она попалась в руки. Насколько он помнил, тетрадка с того памятного дня пылилась на самом дне чемодана. Том, увлекшись необычными школьными принадлежностями и учебниками, совсем забыл о ней.

Побуревшие от долгой жизни пергаментные страницы покрывали мелкие, но ровные чернильные буковки. Прежний владелец использовал тетрадь в качестве записной книжки, в которой встречались цитаты и выдержки из мудрых книг, на полях стояли пометки в виде вопросительных и восклицательных знаков. Кое–где страницы выцвели, в некоторых местах чернила стерлись, на их месте расползались жирные пятна. Том несколько раз пролистал тетрадь, но те слова, что все‑таки удавалось прочесть, плохо увязывались в осмысленное описание.