Виктор Демуров - Зарницы грозы

Как только разбросанные по княжествам дружины сумели пробиться за холмы, стало легче. Степь широка, на всю не растянешь засады. Но порубежье оцеплено, единой рати не пройти. Надо распадаться на копья, просачиваться сквось кольцо. Так сохранится больше людей.

Волх на мгновение замер, перестав биться и рваться. Он начал вытягивать одно щупальце за другим. Больно, мучительно, дуги сокрушают броню, кровь хлещет черным пламенем. Словно рой разгневанных ос, кидаются заморские упыри и ночные призраки — не пустить, удержать. Мысленная команда Волха бросает им навстречу ящеров и нав. Те присоски, что орудовали в Тугаринском княжестве, он высвободить не сумел: отсекли, отгрызли, вырвали из тела и всосались в их живительные соки.

С огромными потерями отступили русичи из берендейских княжеств. Кто ж мог знать, что Заморье там годами гнездилось, подготавливалось, копило воинов, а в назначенный час просто перебило усилия Ягжаль скрытым кнутом и золотым пряником. Тугарин же вовсе торжествовал. Злополучные десять полков заморцы смели и втоптали, а поживу да пленников с барского плеча кинули берендеям. Мол, нам ни к чему, вооружайтесь, союзнички.

Последние щупальца выдрались на свободу и кровавым клубком уползли в Навье царство. Пекельный юг закипал. Новые и новые присоски Заморья вспучивались из-под лавы и базальта — тысячи, мириады, да сколько же их у него? Насторожился Муруган, очнулся Чи-Ю. Потрепанный Волх тяжело дышал, опустив голову, и залпом всасывал корм, восполняя потерю крови.

Оправившись от позорной неудачи, Финист стал крепить оборону. Тугарина распирала гордость: еще бы, столько чести! На блюдцах его уже поименовали «борцом за свободу», а этим титулом Заморье всегда величает особо отличившихся своих приспешников. Микки Маус опять произнес речь, назвал Тридевятое царство царством тьмы и призвал защитить мир от «всепожирающего спрута».

— Тьмы, ишь... А твое-то царство светлое разве? — рассердилась Ягжаль. — Лицемеры!

— У него не царство, — поправил Баюн. — Микки Маус не царь, а Отец. Как такой порядок государства называется, я даже не знаю.

— Общак воровской, вот как! Кто этот Микки Маус? Рот болтливый. Он и слова говорит не от себя, а ото всех этих Даков да Скруджей, сундуков денежных. У нас в Тридевятом власть означает богатство. А у них наоборот, богатство означает власть.

О богатстве думал и Оскар Зороастр, пробиравшийся к Метрополису. Тото был твердо намерен попасть на сборища и разузнать, что творится. Самому же Оскару уже стало все равно, куда идти, но отныне он маскировался: отпустил бороду, выкрасил ее, и стал похож на ярмарочного разбойника.

— Не идет торговля, — сказал Оскар. — Никому мы с тобой не нужны, Тото.

— Еще бы. Ты, как мышь, бегаешь по норам. В больших городах кто-нибудь да купил бы твою дребедень. Здесь же людям самим надо прокормиться.

На прошлый ужин песик притащил двух крыс. Обе достались Тото. Оскар в тот вечер не ел.

— Ты не мог бы ловить сусликов? — спросил он тогда. — Или сурков?

— Привередничаешь. Ты сам пробовал поймать суслика? Я тебе не такса!

Гудвин Зет выгреб из карманов последние медяки. Он копил их на обувь — башмаки совсем прохудились. Как ни высчитывал, получалось впритык. Или несколько раз пообедать, или больше не чувствовать ногой снег. Оскар вздохнул и положил деньги обратно.

Мимо его лотка прошел молодой гоблин. Что-то вдруг притянуло его глаз, и гоблин вернулся. Он зарылся длинными мосластыми пальцами в товар Оскара и копался с брезгливой миной на бугристом лице, пока не выудил очки с зелеными стеклами.

— Это что, папаша? Они волшебные?

— Волшебные. В них кажется, будто ты в сказочной стране.

— А они не могут, — гоблин подмигнул, — одетых девок голыми показывать?

— Никудышняя у тебя сказка, парень, — не удержался Тото.

— Стари-и-ик, — гоблин бросил очки обратно, — продай свою шавку. Она у тебя лучшее из всего твоего барахла. Я даже заплачу.

— Тото не продается, — вежливо ответил Оскар.

Гоблин хотел что-то сказать, но солнце вдруг закрыла тень. То летела большая стая ночных призраков. В лапах у них были вооруженные упыри.

— Русичей кошмарить, зуб даю. — Гоблин поковырялся в носу.

— Когда уже это кончится? — К ним подошла женщина с корзиной, полной только что купленной еды. От запаха свежего хлеба Оскар сглотнул. Женщина указала на небо: — На что идут мои деньги? На войны?

— Вольнодумщица, что ли? — цыкнул гоблин. — Смотри-ка, закупилась как. Да ты бы грязь с камнями жрала, не будь этих войн.

— Потерпела бы! Вот такие, как ты, перемерли бы сразу.

— Я всегда говорил, двуногие изнежились, — вставил песик. — Самое время вам поголодать.

— Тото, — одернул его Оскар, — это ужасно грубо.

— Он прав, мистер. — Женщина взяла с лотка лапку Пасхального Кролика, покрутила в руках. — Правду лучше говорить в лицо. Мы это делать разучились.

— Купите вот это, советую, — Оскар протянул ей мазь «Messier». — Омолаживающая.

— Советуете? Сами, что ли, пробовали? — Женщина улыбнулась. — Ловец снов, разве что, дайте. Я повозку украшу. А вообще, бросили бы вы это дело. Людям скоро будет не до безделушек.

— Почему вы так думаете? — Гудвин Зет взял от нее деньги и положил в карман к медякам.

— Сами увидите, если палантир есть у вас. Что произойдет, я не знаю. Но что-то должно.

— Вы идете в столицу? — угадал Оскар. — Я тоже.

— Иду. Точнее, еду. Хотите составить компанию?

Женщину звали Джинджер. Ее крытый фургончик был забит самым разным хламом, увешан амулетами, оберегами, кулонами и перьями, а у лошади на спине нарисовали сердце, пронзенное стрелой. Хозяйка носила четырехцветную юбку полузапрещенного Сестринства Поппинс, густо подводила глаза углем и знала множество песен.

— Дом я продала, — сказала Джинджер. — А деньги трачу в пути свободно. Они нам могут скоро уже стать ненужными.

— Почему люди идут на это сборища? — спросил Оскар.

— Трудно объяснить. Да вы сами должны почувствовать.

— Я чувствую, — тявкнул Тото. — Похоже на свет. Как будто внутри зажгли маленький фонарь.

— Да, — просияла Джинджер, — именно так! Теплый свет, который что-то обещает. Покой, надежду. У каждого свое. Это не зов, не приказ, даже не совет. Он просто есть, и к нему хочется тянуться.

«Наваждение», подумал Оскар. «Черная магия».

Но по мере приближения к столице он и сам стал ощущать какие-то новые силы, вливавшиеся в его побитое жизнью тело. Будто бы и не было тех лет, в течении которых он скрывался, скитался, голодал. Будто вернулось опасное, но счастливое время Изумрудного Братства, когда все друзья были вместе, верящие в единую цель, а неистовая, бесстрашная Дороти — еще жива. Тепло, мерцавшее глубоко в груди, придавало уверенность. «Только ты», говорил свет. «Никто не может удержать тебя на цепи. Ты свободен, и ты можешь на самом деле изменить мир». В нем было все: дорогие воспоминания, свежий запах бархатных розовых лепестков, первый осенний снег, встречи с лучшими друзьями, праздники, радость созидания, яркие сказочные сны. Ожидание чуда — так, приблизительно, Оскар мог бы описать это чувство, в полной мере знакомое только детям.