M. Nemo - Песнь Люмена

— Кавак, — сказал Нанук без какого либо выражения.

— Нет. Он не заснёт.

Я не позволю ему заснуть. Обращаюсь к женщинам и говорю нести им нагретую воду и те из трав, которые у них есть. Мне нужно много мха окса. Брат тем временем моет руки. Мою руки и я. Мы оба изучаем тело, хотя лишь мне позволено управлять им, ведь я достиг нужной ступени. Мой брат, Анука, несмотря на запрет преждевременной передачи умений, владеет ими не хуже меня.

Паналык вздрагивает, когда я нажимаю на нужную точку. Тут же его тело реагирует на моё воздействие и кровь больше не вытекает из ран. Мы перебегаем пальцами с одной точки на другую и для тех, кто наблюдает за нами, это похоже на шаманство.

Ноздри впитывают запах дыма. Женщины принесли воду: для этого им пришлось расколоть и растопить заранее заготовленные лёд. Мы смываем кровь. Анука сводит края ран, я продолжаю активировать резервные силы организма. Проходит больше часа. Тогда только становится ясно — угроза миновала. И всё же раны придётся зашивать и следить, чтобы не было заражения. В следующие дни их будут смазывать специальными бальзамами изо мха и других трав. Это очень дорого. Если продать один такой бальзам — целая семья может жить в достатке неделю.

Я знаю, что всего малая капля имперских снадобий смогла бы мигом спасти его. Брат разделяет мои мысли, но не позволяет себе отвлекаться на них.

Теперь забинтованный Паналык лежит тихо, его глаза то и дело закрываются. Но учащённое дыхание даёт понять — это не признак сна. Мы все в крови и выходим наружу, чтобы вдохнуть и ощутить боль от морозного режущего лёгкие воздуха. Приземистые дома жмутся друг другу под горным склоном, тот может защитить от ветра. Поселение же постоянное. Эти люди не из кочевников. Дома они строят из камня. Дети охотятся на тех же лугах, что и их прадеды.

Мы подходим к навесу для костра. Он построен таким образом, чтобы тепло равномерно распространялось по укрытию. Стволы молодых деревьев установлены за костром. Сам навес тоже сделан из брёвен. Это говорит об относительном благополучии поселения. Не зря сюда съезжаются торговцы из других регионов. Но нынешним днём один заезжий и тот не начал снаряжать сани для обратного пути. Собаки бесцельно вертелись друг у друга перед мордами. Погонщик кинул им один кусок мяса. Другой. Те принялись есть.

— Чёрный медведь, — я обратился к одному из старейшин поселения, Нануку. Кроме него подошли ещё двое, Ыкалук и Апалъук. Собрались и другие мужчины. Вместе мы образовали закрытый круг, более никто не смел приблизиться настолько, чтобы услышать наш разговор.

— Да, Брат. — Так они называли всех храмовников. — Медведь посчитал, мы нарушили границы его территории.

Хотя это не его ореол обитания. Они ждали ответа от меня.

Брат стоит в стороне и всё слышит, его слух достаточно натренирован для этого. Но ему нет двадцати одного года и он не имеет права присутствовать на обсуждении. Он владеет гневом. Ему, как и мне, всё известно.

— Чёрные медведи всё ближе продвигаются к внешним границам. — Я не имею права говорить это, но говорю:

— Потому что они вторгаются и уничтожают кристаллические запасы.

Все молчат. За сказанное меня можно усыпить.

Чёрные медведи обитают в горах на тех территориях, где практически ничто больше не может выжить. Они огромны и свирепы, и неделями будут преследовать жертву, но разыщут её и разорвут на части. Обычно медведи охотятся на другую дичь, не на человека. Их крайне редко можно заметить за пределами горных цепей. Ведь именно в горах наибольшее скопление кристалла и он же производит необходимое тепло для выживания. А вместе с ним и поддерживает необходимый экологический баланс и цепь питания. Но поскольку империя разрабатывает всё больше шахт, запасы кристалла истончаются — а для его природного восстановления нужны стони и сотни лет. И чёрные медведи покидают свои дома в поисках добычи. Этот поиск заводит их далеко на юг, где они чуют запах тепла человеческих поселений. Запах жира животных и обрабатываемых шкур.

— Чёрный медведь — самый свирепый и опасный сын пустыни, Брат, — говорит Нанук. — Один он может задрать стадо белых. Ты спас Паналыка. Но другие уснули. Сын пустыни поглотил их и их агоры устремились к сияющим.

— И Легион ничего не делает. Они только продолжают забирать кристалл, — согласился другой старейшина. — Послушай меня, Брат. Представь, зачем ему столько кристалла, на что?

Я понимаю, что сжимаю кулаки и заставляю себя успокоиться.

— На содержание Чертога, на содержание армии и выращивание их особей. Для того, чтобы сохранить на троне властвующий род, нужно много энергии.

На меня смотрят со скрытым пониманием, но ответом служит тишина. Подобные речи опасны даже в родном поселении. К тому же, если их произносит тот, кого ждёт особая судьба. Огонь согревает лицо и тепло касается глаз. Мне нравится смотреть как оранжевый свет окрашивает снег и танцует на навесе для костра. Сколько бы ресурсов не уходило на его поддержание — надежда бесценна.

… Не теряй надежду…

Я отворачиваюсь от огня.

Позволяю злобе вдоволь наиграться в крови и отложиться внутри желчью. Позволяю мыслям взорваться нерациональными потоками и овладеть сознанием. Мне нужен этот взрыв. Один брат может разгадать по еле заметному движению лицевых мышц. Но он так же неподвижен и безмолвен. Он, как и я, подобен сосредоточенной тени. Мы слишком хорошо обучены, чтобы позволить разгадать себя. Даже если захотим того.

— Я больше не приду, Нанук.

Тот молчит.

— Понимаю, — говорит наконец. — Ты был нам братом. — Эти его слова звучат иначе и не как официальное обращение к имперскому храмовнику. — Мы будем помнить меня.

Тогда он снимает большую рукавицу с руки и протягивает мне руку. Мои руки не покрыты тканью и я не колеблюсь. Нанук пожимает мою руку и дарит своё тепло. Этот дар ценнее всего, что можно получить в мире. Так мы стоим недолго и расходимся.

Идём с братом обратно к храму. Ему приходится ускорить шаг, чтобы догнать меня. В глазах немое обожание и скрытое ото всех ожидание. И такая же непоколебимая решимость. Впереди возвышается храм, в котором мы воспитывались с самого детства.

… Не теряй надежду…»

Он возрождает танец бубна в руках и лай бегущих в повозке собак. Треск костра и запах пучка трав в маленьком мешочке. Теперь воспоминания проходят как галерея перед мысленным взором и не затрагивают ни одной струны внутри. Под толстым слоем льда они застыли, но всё же остались на месте. У всего должен быть дом — даже у воспоминаний. Он позволяет мыслям обостриться и потерять глубинную проникновенность — дом священен.

«Шаман вздымает руки и пританцовывает вокруг костра. На нём шкуры и украшения из костей. Монотонный пробирающий голос проникает в сознание и подчиняет своему ритму. Слова сливаются в одно протяжное вибрирующее бормотание. Шаман — это связь с миром без сна и с теми, кто заснул. Шаман призывает сияющие на небе агоры обратить свой взор из небытия и не гневаться на своих потомков.