Светлана Багдерина - Не будите Гаурдака

— О феях? — неуверенно предположил Олаф.

— О… каких феях? — так же неуверенно уточнил баритон.

— Или… о шершнях?

— Д-да?

— А, об уме! — всплыло еще одно слово из моря дифирамбов, напетых Гаурдаком.

— Да, об уме! — с обрадованным вздохом подхватил полубог. — Ибо всем известно, что отряги — самый умный, самый сообразительный, самый рассудительный, самый находчивый народ на Белом Свете, и то, что его теперь учат уму-разуму какие-то…

— А что касается ума, кстати, то в одной царевне Серафиме Лесогорской его больше, чем во всем нашем Тинге, — не слишком вежливо прервал словоизлияния полубога Олаф.

— Лесогорской? Всё понятно. Это значит, что у нее были отряжские предки, — отмахнулся тот. — И вообще — всё Лесогорье— историческая территория Орягии!

— И Иван Лукоморский тоже не дурак, — проигнорировав до поры до времени географическое открытие Гаурдака, продолжил конунг. — Он даже читать умеет.

— Складывать буквы в слова может даже дрессированная обезьяна! — презрительно фыркнул баритон.

— Я не могу, — сухо сообщил отряг, и на Гаурдака пахнуло холодом всех отряжских ледников вместе взятых.

— А-а-а… э-э-э… Я хотел сказать… что умение читать не есть признак ума. Скорее, наоборот, — торопливо принялся выкручиваться полубог. — Чтение — костыли для разума. Что не испорченный образованием ум может выдумать сам, то слабые, нетренированные мозги берут из книжек, как беззубый старик— протертый суп из рук сиделки. Настоящие воины едят мясо!

— Мяса сейчас хорошо бы, — как-то странно усмехнувшись, согласился Олаф и снова замолчал.

Гаурдак почувствовал себя тщедушным очкариком, идущим с книжками подмышкой сразиться с вооруженным до зубов воином.

«Надмирность и спокойствие…»

— Кажется, мы немного отклонились от темы нашей приятной беседы, — усердно излучая заботу и дружелюбие в мегаваттном диапазоне, проговорил полубог.

— Да? — равнодушно проронил конунг, словно ему сообщили о том, что в этом году крокусы будут неплохо цвести.

— Да. Я спросил тебя, не задавался ли ты когда-нибудь вопросом, отчего такой уникаль… — Гаурдак вовремя представил, по какой заросшей дикой семантикой тропинке может сейчас уйти их приятная беседа, спохватился и исправился: — отчего такой удивительный народ, как отряги, до сих пор вынуждены прозябать в бесславии, когда каждый из вас словно богами создан для того, чтобы править своими неполноценными соседями?

— Сам ты — прозябаешь, — любезностью на любезность ответил Олаф и, припомнив вторую часть предложения, нахмурился и спросил: — И отчего это они неполноценные?

— Оттого, что не отряги, конечно, — снисходительно усмехнулся баритон. — Признайся, разве ты сам никогда не думал о такой несправедливости? Почему твои соотечественники должны надрываться на тощих полях как последние рабы, чтобы получить кусок хлеба, когда какие-то шантоньцы, хорохорцы или вамаясьцы как селедка в майонезе катаются? Разве было бы плохо, если бы они платили вам дань, обеспечивали бы твоих соотечественников — от мала до велика— всем, от продуктов до одежды, от оружия до кораблей, а вы только правили бы ими? Подумай сам— не будет больше среди славного племени отрягов ни бедных, ни голодных, ни уставших, ни обиженных судьбой— потому что судьба теперь для них— это ты! Неужели ты способен отвернуться от них, подвести, предать, когда всего одно твое слово отправит их в светлое будущее?! Всё в твоих руках, конунг! Тебе по плечу осчастливить всех отрягов до единого в одну минуту, навсегда освободить людей, с которыми ты ходишь по одной земле, дышишь одним воздухом, от горя и забот! Ты можешь легким движением руки поставить их на место, причитающееся им самой историей!

— На какое такое место? — недоуменно нахмурился конунг.

— На какое место? Какое место?.. Какое место?! Но разве ты не знаешь? — пораженно выдохнул Гаурдак и застонал, словно от невыносимой душевной боли. — Нет, он не знает… и он не знает!.. Проклятые южане… ничего святого… мерзкие делишки, предательские мыслишки… гадостно-то всё как… противно… низко… подло… Лишить целый народ истории, памяти, славы предков!

— Погоди, о чем ты сейчас говоришь? — встревожился отряг.

— О том, что те, кого ты так защищаешь и жалеешь, кого называешь своими друзьями, лишили твой же народ прошлого! Великого прошлого!

— Нормальное у нас прошлое, и всё на месте, никуда не лишилось, — настороженно возразил Олаф.

— Вот именно — нормальное, — горько усмехнулся баритон. — А должно быть— потрясающее! Легендарное! Головокружительное! Но кто из вас это сейчас помнит… Даже старики… Даже боги… А я— да. Я помню. Сотни лет слава отрягов как доблестного, мудрого, справедливого народа, нации исследователей, ученых, поэтов и воинов гремела по Белому Свету. Ингольф Летописец! Леннар Морепроходец! Рагнар Сладкоголосый! Ульрик Зодчий! Сигурт Мечтатель! Эти имена представляли тогда науку и культуру Белого Света! Гиганты мысли! Таланты! Окрыленные богами гении! А известно ли тебе, известно ли кому-нибудь из ныне живущих, что границы Отряжской империи простирались от берегов Вамаяси до гор Эйтна, от лесогорских лугов до песков Сулеймании? И что правление отряжских конунгов было образцом законности и гуманизма… только не спрашивай, что это такое… потом объясню… Золотая… нет, аль-юминиевая эра белосветской истории! Сказка, скрещенная с былью!.. И все шло самым чудесным образом, пока из зависти презренные южане не объединились коварно и не напали на колыбель твоих предков. Доблестные воители Отрягии сражались как львы… нет, как прайды львов каждый!.. Но и лев не может устоять, если на него навалится стая гиен…

Олаф скрипнул зубами, дрогнул, словно потянувшись за топором — и Гаурдак сочувственно вздохнул, но теперь его голос не просто рассказывал. Почувствовав слабину, он, словно репей, что просовывает маленький корешок в незаметную щель в каменной глыбе, чтобы потом разорвать ее, плел свое заклинание. Поверь хоть единому слову — и ты пропал. Яд его измышлений, приправленный и усиленный скрытыми желаниями и страхами жертвы, проникает в душу все глубже и прочнее, и уже невозможно ни стряхнуть его, ни отогнать. И сейчас лукавый репей проник корнями в самое сердце камня, и оставалось приложить лишь крошечное усилие, чтобы неприступный еще недавно монолит рассыпался, как комок сухой земли: