Ростислав Левгеров - Тысячеликий демон

Пурхан, однако, услышал слова Урдуса, побагровел, сжал кулаки, шагнул вперед, но путь ему преградил Шайтан.

– Сядь, – коротко сказал он и толкнул его. Пурхан упал на спину, тут же вскочил, разразился проклятьями, но увидев вокруг себя людей, холодно взирающих на него, подавил свою ярость и стих.

Манас со всей силы постучал по дереву посохом, призывая к порядку.

– Успокойтесь! – крикнул он. – Урдус, уйди, пожалуйста. Ребята, кто-нибудь, уведите этого бедолагу с Белеса. Он уже свое отговорил.

Приближенные Урдуса поспешно увели его с холма. Он, кстати, не сопротивлялся, так как пребывал в глубоком шоке. "Похоже, он льстил себе, называя себя врагом Мергена, – думал Манас, провожая его спотыкающуюся фигуру глазами. – Быть врагом такой змеи большая честь".

Некоторое время народ гудел. Старик подождал, пока не стихнет шум и, еще раз постучав посохом по липе, сказал, прислушиваясь к собственной дрожи в ногах:

– Я смотрю на вас, и, мягко говоря, совсем не радуюсь. Мы адраги? Цвет племени, её вожди? Как вы думаете? Молчите… Не заставляйте меня говорить грубые слова в ваш адрес. Хардар только что постарался образумить вас, но как видно, зря. Хорошо, я повторю: мы собрались здесь затем, чтобы избрать нового хана, а не вспоминать былые обиды и бить друг другу лица. Я не понимаю, как можно это сделать, без конца понося наших кандидатов и поливая грязью?

Манас умолк и вперил очи в землю.

Ашант почуял растущее беспокойство Манаса, и сам начинал тревожиться все больше. Он задумался о том, что бы могло это значить, но, ни к чему не пришел. Он хотел спать, в голове тупо вертелись имена Найяль и Кабемы, которые воин с легким раздражением постарался изгнать.

Тем временем Мерген слушал Манаса с большим вниманием. Как только старик замолчал, он встал с кресла и начал:

– Спасибо тебе, Манас-ата, за мудрые слова. Не знаю, есть ли у меня право сказать свое слово на курултае, на этот счет я несведущ. Но все-таки, я должен оправдаться, ибо решается моя судьба! Много обвинений я услышал, и не только сейчас, но и в последние дни. Значит, я – убийца, я просто чудовище! Честно говоря, – со смешком прибавил он, – слушая вас мне и самому стало немножко страшновато. Однако, дорогие мои, посмотрите-ка на себя! Так ли вы безгрешны? Вот Байрак, наш друг; рассказать вам о том, что он вытворяет в своих владениях? Не надо? Нет, я все-таки расскажу, только об одном моменте. Те, кто был у него в гостях, знают о чем я. К его палатам, не менее пышным, чем мои – заметь, Миху-ата! – ведет дорожка, сложенная из черепов казненных по его приказу людей. Дорожка из сотен черепов! Ну да ладно, все знают, что Байрак мясник… Кстати, вспомнил, это правда, Байрак-гай, что ты недавно задушил свою жену?

– Правда, – насупившись, буркнул Байрак.

– Бабы болтают, – заложив руки за спину и прохаживаясь по кругу в центре собрания, продолжал Мерген, – что ты так старался, что у неё оторвалась голова и опорожнился кишечник прямо в твою чашу с бешбармаком. Брр! Какая жуть! Разве я позволял себе что-либо подобное? Мне даже подумать об этом страшно! Да, я устранял врагов, так же, как и Хайса, или Пурхан, Талгат, наконец. Да все так делают, и венеги и дженчи; а в Залесье, как я слыхал, есть разбойник по имени Военег; он из венежского племени, кажется; так он вообще свиреп и кровожаден до невозможности. Я всегда действовал в интересах семьи и рода; ради собственной безопасности и спокойствия моих родных. Корысть и что-либо подобное, – видят духи! – никогда мной не двигала. Меня еще обвиняют в том, что я держу в услужении кровожадных убийц, и указывают на Шайтана – он, видите ли, плохой. А Берюк? А Ашант, наш великий воин? Они разве не убивали по приказу Хайсы? Вот видите, не такой я плохой, оказывается. Теперь давайте поговорим о моем безвременно почившем брате. Он был очень болен, в последние годы ожирел так, что не мог залезть на коня! А вот двахирский хан, в любви к которому меня любят попрекать, знаете что-нибудь про него? Ага! Вижу – вы презираете их! Тогда послушайте меня внимательно. Хану Двахира пятьдесят пять лет, он строен, мускулист, – ни капли жира! Он отличный наездник, искусно владеет мечом, в чем может поспорить с самим Ашантом, и у него двадцать жен и сто наложниц; и каждую ночь он посещает десятерых! Я не лгу, это правда! А хан дженчей? Да он еще огромней Шайтана, и на плечах его несколько сотен зарубок, выжженных каленым железом, по одной на каждого убитого им соперника в равном поединке! В равном! По ихнему закону, ханом может стать любой человек, даже последний нищий, если только он сумеет одолеть в бою действующего. И вот уже десять лет Скидуру никто не может свергнуть с престола!

Мерген умолк, переводя дух. Стояла абсолютная тишина, только крепчающий ветер, с тоскливым воем проносившийся по равнине, и далекое ржание пасущихся коней, нарушали её.

– О Хайсе не хочется и упоминать, правда? Дженчи с гхуррами знают, что Буреб трахал венежанку, в то время как сам Хайса смотрел на это и пьянствовал. Что это, как не позор? Мы опозорили себя на всю степь и то, как я похоронил его – справедливо и закономерно. Мы называем себя хозяевами степи, но это далеко не так. Мы владеем лишь третьей, если не четвертой частью её, – большинство под пятой у гхурров и дженчей. Кто вспомнит последнюю победу над ними? Вот, я так и знал. Вообще, лишь один великий Габа пару раз разбивал их шайки и всё. Вот совсем недавно гхурры вторглись в улус Аюна. Хайса ответил ему тем, что не будет ему помогать, что, по его мнению, у Аюна достаточно сил одолеть этих псов. Вот как он помог своему, можно сказать, брату, у которого накануне случилась беда – чума пронеслась по его краю, убив половину населения. Аюн, не в силах сопротивляться, бежал, оставив родную землю на растерзание врагу. И, в итоге, за день до своей позорной смерти, Хайса приказал собрать с изможденных и покалеченных остатков улуса Аюна тысячу человек для похода против венегов!

Гневный рокот прошелся по рядам. Речь Мергена произвела сильное впечатление на собравшихся. Ашант видел, как подаются они вперед, внимая его словам. К сожалению, старейшины тоже восторженно вытянули лица; они активно перешептывались, важно кивая головами. Да, Мерген хорошо говорит, очень хорошо. Может, стоит…

Ашант вздрогнул. Что-то, сидящее далеко внутри него, подсказывало ему, что бой еще не проигран, хотя в данный момент – момент торжества сияющего и довольного собой Мергена – это казалось немыслимым.

Странно, его противник Барх за всё это время почти не пошевелился. Лицо его было неподвижно и невозмутимо. Но Ашант хорошо чувствовал, какая буря бушует в его душе. Традиционно мнительная, депрессивная и неуверенная в себе натура Барха уступала натиску леденящего, чужеродного, равнодушного ко всему живому гнева. Ашант испугался – есть в этом что-то демоническое. Барх словно перерождался, постепенно превращаясь в неукротимого монстра. И Ашант уже без опаски, но с надеждой подумал что, наверное, Мерген предпочтительней, Мерген – лживый, коварный – все же человек…