Андрей Дай - Искра Зла

- А-а-а! - сложил пальцы-колбаски на животе жрец. - Вот ты о чем. Так ведь по их правде, каждый из рыцарей в братстве общем состоит. И хвалятся, будто им не важны титулы и имена. Хотя... оно конечно... да...

- И что? - не унимался воевода. - Так и любой из этих твоих рыцарей и князем назваться может? Или принцем?

- Да тьфу на тебя, - огорчился кому-то-брат. - Еще чего не хватало. За это можно и головы на плахе лишиться.

- Значит, чужим именем можно, а князем уже нет? - все-таки уточнил Паркай.

- Ну да.

- И за ложь это не считается?

- Среди рыцарей - нет.

- И ты предлагаешь, чтоб и наш командир врать начал?

- Нет, ну почему сразу врать...

- А можно ли прозвище временное вместо имени сказать? - вклинился я в разговор.

- Многие и так поступают, - обрадовался поддержке Парель. - Есть воины славные, чьи прозвища более имен известны.

- Ну так надо Ратомиру такое, чтоб и враг запомнил, и врать не приходилось.

- Здорово! - тут же загорелся идеей Паркай. - Древним князьям орейским тоже прозвища давали. Множество правителей добрых у нас было, от отцов к детям. А в памяти - все одно прозвища остаются. Нешто мы такое командиру нашему не сочиним?

- Бедняга, - делано посочувствовал Яролюб, притянутый разговором с другого края стола. - Ты ж теперь спать не сможешь, все прозвания выдумывать будешь.

- Ха! - разулыбался Панкратыч. - Я выйду да отроков наших, что кабанчиков во дворе на кострах жарит, спрошу. Все скопом, да под меды хмельные столько прозвищ навыдумываем, всем воеводам хватит!

- Пожалуй, нужно помочь тебе выбрать самые достойные, - темноволосый дубровичец продолжал подначивать. - Чтоб потом не пришлось...

- Я присмотрю там за принцем, - выговорил я. Поймал вдруг себя на мысли, что уже не могу представить Ратомира, путешествующего без меня.

- Тебе-то это зачем? - предсказуемо удивился Яролюб.

- Сказывают, немцы и среди стрельцов чемпиона ищут. Следует глянуть, кого они там лучниками называют.

Именно это я и Ратомиру сказал. Утром, глядя в его удивленно распахнутые глаза. Командир, видимо, думал, мы станем спорить, уговаривать его подумать еще раз и не ездить. А вместо этого услышал, что вещи собраны, лошади оседланы. Доспехи готовы, укрыты кожаными чехлами от влаги и уложены в сумки заводной лошадки. Узду боевого коня, лучшего из тех, что были, крепко держал в кулаке Бубраш. И, похоже, никому не намерен был эту честь уступать.

- Сговорились? - фыркнул принц.

- Мы и прозвище тебе придумали рыцарское, - смутился Паркай. - Чтоб чужими именами не зваться, память предков попирая...

- И как же мне зваться, воевода?

- Победоносный.

- Как? - пуще прежнего удивился Ратомир.

- Победоносный, - теперь уже без особой уверенности в голосе повторил молодой воин. - Не по сердцу чтоль?

На звуки громоподобного смеха сбежалась половина войска. Посмеялись за компанию. Тут же и в путь-дорогу проводили.

Мост меня потряс. Длиной в целую версту и такой широкий, что две повозки легко разъехаться могли. Он был сложен из такого количества камней, что легко хватило бы выстроить вторую твердыню, равную Чудской. Шестнадцать огромных опор, каждая с небольшую крепость в виде голов исполинских баранов, держали каменную дорогу над водой. И на каждой площади, устроенной на опорах, возвышалась пара прекрасных статуй.

В пяти дневных переходах к югу от Камня, в месте, где сливаются стремительная серо-зеленая Шелеска, текущая с Железных гор и Круша - темная задумчивая гостья из Великого леса, на островке возвышаются развалины совершенно древних построек. Старики говорят, даже Спящие не помнили, кто и зачем выстроил из нездешнего белого камня богато украшенные резьбой и статуями храмы. Как, впрочем, не ведали и того, когда и почему оказались разрушены.

Барон Эмберхарт, не тот корыстный старик, что чуть не продал принца эковертову посольству, а другой - правивший городом во времена чудского сражения, привез из Империи мастеров, выдумавших и построивших этот потрясающий мост. Немецкие, игларские да и орейские купцы охотно скинулись серебром ради такого дела. Князь Каменьский же привез для украшения величественной постройки тридцать две каменных фигуры, найденные в тех самых древних развалинах.

Удивительная женщина с хвостом, как у рыбы, и волчица, кормящая двух человеческих малышей, закованный в броню надменный рыцарь в шлеме, сдвинутом на затылок, и кудрявый парень в лаптях и с взвевающемся по ветру плаще на стремительно мчащей лошади, лев с человеческим лицом и приготовившийся к атаке тур. Люди, животные, два удивительных змея, один из которых даже с крыльями, существа, которых просто не может быть...

Мост, как творение человеческих мыслей и рук - был великолепен. Статуи совершенны и неповторимы. Я не подгонял соловушку, лениво шагающую следом за здоровенным боевым конем Ратомира. Честно говоря, доехав до первой же статуи, вообще перестал обращать внимание на дорогу.

Мост как-то неожиданно кончился. Вроде вот только что я плыл между творениями рук гения, и вдруг грубые покрытые мхом камни городской стены, вонь и гомон густонаселенного места.

Узкие улицы с желобом посередине, в котором текли нечистоты. Постоянно куда-то торопящиеся горожане. Целые отряды, полки и армии мчащихся по своим делам людей. Толпы на площадях. Крики и вопли пытающихся друг до друга докричаться. Лошади, кажущиеся лишними в человеческом муравейнике. Лощеные кошки на подоконниках и облезлые бездомные псы, ищущие собачьего счастья под ногами прохожих. Крысы, шныряющие в переулках среди груд отбросов. Отвратительно воняющая пища, продаваемая на любом углу, тут же на этом самом углу приготовленная. Смрад, пыль, алчность и суета. После великолепия молчаливых статуй Эмберхарт казался не более чем выгребной ямой.

Я чихал, меня подташнивало и бесила медлительность, с которой наш караван пробирался по вечно сумеречным улицам. И когда заметил, что наметилась остановка у корчмы на обед, крикнул принцу:

- Подожду вас там, за стенами.

- Осторожнее там, - неслышно сказали губы командира. Я кивнул и продолжил путь, отметив краем глаза, что с десяток наших дружинников и пара повозок, последовали за мной. Видно, не один я считал сомнительным удовольствие отобедать неизвестно чем в городе. Живой огонь и шипящий жир, капающий с тушки только что подстреленного кабанчика, под голубым пологом неба и со стенами из тысяч деревьев не в пример милее моему сердцу.

Угрюмые улицы и переулки не желали отпускать. Сердце тревожно билось. Дома выглядели одинаковыми, встречные пешеходы - на одно лицо. Ветер трусил спускаться в эти каменные овраги, и солнца не было видно. С трудом удалось отодвинуть в сторону мысль, будто я заблудился и придется вечно, пока не упаду от голода и усталости, бродить по мрачным лабиринтам неприветливого поселения. Стоило разбудить Спящих хотя бы для того, чтоб они ужаснулись этому людскому общежитию. И стерли его с зеленого лица мира.