Кол Бьюкенен - Фарландер

В разгар одного такого спора, в конце второй недели, когда все трое в очередной раз дали волю чувствам и языкам, донесшийся из дальнего угла голос вежливо предложил им заткнуться.

Голос принадлежал Эшу, который уже сидел на тюфяке и недовольно жмурился.

— Мастер Эш! — воскликнул Алеас.

— Да, — ответил Эш, словно соглашаясь с тем, что это и впрямь он.

Поскольку порты были закрыты и выходить в море не разрешалось, число желающих доставлять в Кос какие-либо грузы сильно сократилось. Те же, кто все-таки шел на риск и заходил в бухту, продавали свои товары по бешеным ценам.

В результате продукты в городе подорожали настолько, что покупать их могли только богачи. К пятнадцатому дню этой добровольно возложенной на себя блокады положение с продовольствием ухудшилось настолько, что в Косе начались бунты. В северной части города разграблению подверглись сразу несколько складов. Во многих местах вспыхнули пожары, улицы перегородили баррикады. На площади Наказания власти использовали конную стражу против толпы в две сотни человек, состоявшей по большей части из женщин и детей, требовавших хлеба.

На следующий день порты были открыты.

Храм Чувственных Наслаждений выглядел заброшенным и опустевшим; остались только те, кто жил под его крышей. Закрыты были и другие заведения подобного рода — городу полагалось скорбеть по случаю постигшей Матриарха тяжелой утраты, смерти единственного сына.

Что касается Че, то он отнюдь не считал гибель Киркуса такой уж утратой, потому как знал его слишком хорошо. Юнец был избалованным ничтожеством с бредовой претензией на величие и в ожидании того момента, когда мать отойдет в сторону и позволит ему занять трон, вел себя дерзко и глупо, всему вредя и везде возбуждая недовольство. И кто знает, какие беды и ужасы он принес бы миру, если бы оказался когда-нибудь у власти и занял место Святейшего Патриарха? Случись такое, Киркус стал бы первым Патриархом, взращенным для этой роли, — все предыдущие правители взбирались на вершину с использованием любых средств, отталкивая других и ломая ногти, а достигнув цели, держались до последнего. До сих пор никто из прежних правителей не сумел прожить столько, чтобы передать власть наследнику. Борьба за тронь шла жестокая и кровавая и не затихала ни на минуту.

Известие о смерти Киркуса — дошедшее до него уже по возвращении в Кос — потрясло Че. Дело было даже не в самом факте смерти, а в том, что рошуны достигли цели в неблагоприятных обстоятельствах. Оценивая результат с профессиональной точки зрения, он не мог не восхищаться ими: устроить фронтальный штурм самого Храма? Какая храбрость! Какая дерзость! Предвидеть такое не мог никто, в том числе и сам Че. Имперских Дипломатов обучали более тонким, более изощренным методам; идти напрямик им просто не пришло бы в голову.

А вот его мать восприняла случившееся как трагедию для всей Империи. Руководствуясь какой-то своей, особенной логикой, она считала себя лично причастной ко всему, что происходило в Храме Шепотов, и особенно к тому, что касалось Матриарха. Че знал — она привлекает клиентов высшего класса.

— Твоя кожа сегодня выглядит ужасно, — упрекнула она, когда они сели у фонтана на седьмом этаже Храма Чувственных Наслаждений.

— Спасибо, что напомнила.

— Ты совсем о себе не заботишься. Усталый. Невыспавшийся.

Он уклонился от ее привыкших к нежным играм пальцев.

— Был в отъезде. Дипломатические дела. Это оказалось особенно трудным.

— Но ты вернулся уже несколько дней назад. Да-да, у меня свои источники. Неужели не успел отдохнуть?

Воздух на седьмом этаже был прохладный, его освежал ненавязчиво журчащий каскад фонтана. Че видел в пруду свое отражение, но только темное, размытое, без деталей. Он провел пальцами по воде, и отражение рассеялось.

— Не выспался.

Она внимательно на него посмотрела, и Че, почувствовав себя неуютно под этим пристальным взглядом, отвел глаза.

— Тебя что-то беспокоит?

Он поднял голову. У дальней стены зала расположилась небольшая компания евнухов. Шум фонтана заглушал их голоса.

— Мама... Ты никогда не думала о том, чтобы бросить это все?

— Бросить? Уйти из храма? — удивилась она.

— Уйти из ордена, мама. Уехать из Коса. Мы могли бы уехать куда-нибудь... куда захочется, жить своей жизнью.

Мать бросила взгляд в сторону евнухов.

— Ты рехнулся? — прошептала она, наклонившись к сыну. — Уйти из ордена? Да что это на тебя нашло? Зачем мне это нужно, бросать дом, друзей?

Глаза ее возмущенно блеснули, и Че отвернулся. Она помолчала, потом, взяв себя в руки, продолжила:

— Послушай, нравится тебе это или нет, но меня такая жизнь устраивает. Здесь я чувствую себя в безопасности. У меня есть возможность получать все, чего я только желаю. Взамен от меня требуется немногое — вносить свой небольшой вклад в продвижение учения Манна. Меня здесь ценят. Я чувствую себя нужной.

— Ты — шлюха, — бросил Че и тут же пожалел о своей несдержанности. Пощечина обожгла щеку.

Евнухи умолкли и уставились на них.

— Вас это не касается, — громко, с ноткой угрозы, сказал Че, и они поспешно отвернулись. — Мама, — уже спокойнее заговорил он. — Здесь тебе грозит опасность. Ты сама это понимаешь. Они используют тебя, чтобы держать на поводке меня.

— Чепуха. У меня много друзей, людей, занимающих высокое положение. Они знают о моей преданности Манну и не дадут меня в обиду. — Она помолчала и, слегка прищурившись, посмотрела на сына. — Но почему ты об этом заговорил? Ты ведь не замыслил что-то такое, что может рассердить мое начальство?

Почувствовав опасность, Че остановился. Зачерпнув ладонью воды, он плеснул себе в лицо. Стало немного легче, хотя от воды на губах остался какой-то странный кисловатый привкус.

— Наверное, дело в напряжении. Может быть, мне стоит поискать более спокойную работу. — Он поднялся. — Извини, я должен идти.

— Так скоро? Но ты ведь только что пришел!

Че кивнул. Ему вдруг захотелось протянуть руку, коснуться ее лица и, может быть, стать чуточку ближе к женщине, которая даже теперь оставалась посторонней, чужой. Но он знал, что такой жест только насторожит ее, всколыхнет ее подозрения.

— Мы скоро увидимся, мама. Береги себя.

Сегодня голос был другой. Не пронзительный, с подвыванием, который говорил с ним перед отправкой на Чим, и не отрывистый баритон, задававший вопросы после его возвращения оттуда. Голос был женский, и Че слышал его реже, чем все другие.

И все же Че он не нравился. Вообще-то ему не нравились все голоса, но этот особенно. Каждый раз, когда голос приходил к нему из-за деревянной панели в стене затемненной ниши — приглушенный, мрачный, древний, как сама смерть, — Че становилось не по себе.