Алексей Семенов - Листья полыни

Из пади, где лежало невидимое пока озеро, потянуло холодным и волглым ветром, и Волкодав узнал запах воды с Нечуй-озера, словно пес, нашедший верхним чутьем запах дома. И тут же вспомнился вкус воды из Нечуй-озера: была та вода не такая, как в Светыни, не такая, как в других лесных озерах и родниках. Был в ней привкус торфа и глины, но не только их, а и еще чего-то, должно быть той самой зеркально-блестящей таинственной черноты, которой озеро было замечательно.

Сейчас он знал доподлинно, куда он следует со всеми воинами, что слушают его, и зачем. Дом был рядом, но десять верст, что оставались до него, еще надлежало пройти. Враг из дальних краев, куда ни Волкодаву, ни Зорко Зоревичу, как звали его теперь, забредать не приходилось, встал между ними и родным порогом, и ничего не оставалось делать, опричь как браться за меч, чтобы явить справедливость. «Не обнажай меч без нужды, — услышал Волкодав чей-то голос из неведомых глубин времени. — Не вкладывай в ножны без чести»…

Сильный толчок заставил Волкодава мигом вскочить на ноги и оглядеться. Рядом никого не было, только за бортом, возмущая по-прежнему безмятежное предрассветное море, катилась стремительно к восходному овиду огромная волна — одна на все видимое море, но столь великая, что казалась выше мачт корабля, на коем они плыли. Должно быть, волна эта лишь краем задела корабль, не то быть венну выброшенным за борт, а кораблю — перевернутым и брошенным днищем кверху, со сломанной в щепы мачтой и вырванным рулем. А так только немногие вещи, не закрепленные по небрежности в уповании на неизменность доброй погоды, сбросило со своих мест на палубу.

Волна уходила, отблескивая крушецовой чешуей загривка, хищно наклонившись вперед, словно готовая к броску исполинская змея.

На палубе, если не считать Волкодава, один только кормчий наблюдал за всем, что случилось. Остальные, кто спал на верхней палубе, а были то сплошь сегваны, даже не проснулись, столь привыкли почивать при морском волнении.

— Не скажешь ли, что это вдруг? — негромко вопросил Волкодав, кивая на совсем уже далекую теперь волну.

— Случается, — невозмутимо ответил сегван. — В первый раз вижу такое сам, но мне говорили. Это волна-убийца: поднимается вдруг из пучины, сразу огромная, и от нее не уйти. Горе кораблю, если она поднимется рядом с ним. Храмн оградил наш корабль. Эта встала на двадцать саженей дальше нас, если смотреть на восход.

«Это хорошо, что Храмн о нас так позаботился, — про себя согласился с сегваном Волкодав, провожая взглядом волну-убийцу за пределы видимости. — Иначе как бы я мог защитить родной дом?»

Сон закончился и ушел, но Волкодав помнил его и мог теперь вспомнить до мельчайших подробностей и смотреть его наяву. И еще он чувствовал, что торопиться не стоит: на следующую ночь этот сон придет к нему снова. А пока следовало подумать, как сподручнее биться с конным врагом, который не знает удобнее места, чтобы присесть, чем конское седло. Тот, второй, которого звали Зорко, знал, как держать меч, знал он и что такое меч, — откуда бы тогда взяться голосу? — но воином, для которого меч — продолжение руки, равно как для некоторых искусников резец или кисть, он не был. А здесь была война, простая и страшная своей простотой, и вести ее надлежало воину, такому, как он, чтобы рукам мастера не суждено было менять кисть на меч.

— Дорога от гор до Светыни в полтора раза короче, чем от Светыни до гор, потому что на ней обязательно найдется попутчик, и если ваш день будет один для вас обоих, то ночи ваши будут разными, ибо вы видите разные сны, — так сказал Некрасу караванщик-ман, у которого кудесник остановился спросить дорогу на Саккарем.

— Откуда ты знаешь, отец, что ночь может быть чьим-то днем? — спросил тогда Некрас. — Ведь если чья-то ночь удлиняет мой путь в полтора раза, значит, и моя ночь может добавить что-то к чужому пути?

— Ты ошибаешься, чужестранец, — отвечал тогда ман. — Никто, кроме богов, не знает, сколь длинна твоя жизнь. Да и они порой не знают этого, потому что никому, даже богам, не по силам объять все пространство и поднять всю тяжесть страны сновидений. А она столь же велика и тяжка, как все дни всех времен. Потому твоя ночь ничего не сможет добавить к ней. В полтора раза длинней станет лишь ваш общий путь, зане если бы не было у вас этого общего дня, то и ваши ночи не были бы такими, какими они стали. А твой путь останется таким же, если измерять его верстами, как принято у вас.

— А как принято у вас? — осведомился тогда венн.

— Я измеряю общий путь, потому что я водил караваны и, может быть, еще поведу их когда-нибудь. Путь измеряется ночами под звездами, когда люди, кони и верблюды спят и видят сны, и даже те, кто не спит, лежа или сидя у костра рассказывают сны друг другу…

— Потому что их дни — это все равно чьи-то сны, которые приснились кому-то, — подхватил Некрас. — Это я уже понял. Скажи мне, не ты ли тот, кого я ищу?

— Могу ответить сразу, что нет, — покачал головой ман. — Ты ищешь того, кто может смотреть в чужие сны и изменять их, а я этого не умею. Если ты идешь за тем, что тебе нужно, в Саккарем, ты можешь не успеть, потому что кони мергейтов бегут быстрее. Если ты торопишься, лучше иди на Восходные побережья, там живут вельхи.

— Вельхи не знают искусства странствия по снам, — заметил Некрас. — Это говорил человек, что учился у них три зимы.

— Если ты и вправду торопишься, то я могу догадаться, зачем тебе охотник за снами. Такого, кто смог бы помочь тебе, я знаю только среди вельхов. Если ты сам, не зная дороги, добрался от Светыни сюда, тебе по силам найти и его, не зная, по каким он идет дорогам, — возразил караванщик. — Он знает место, где можно остановить облако черного времени, но не имеет средства остановить его. Если ты ищешь того, кто знает это место, значит, тебе известен тот, кто располагает должным оружием… Не смущайся тем, что я говорю не называя имен. У того, о ком я говорю, теперь нет истинного имени, а у тех, кто ему служит, слух тоньше, чем чутье у собаки и чувство земной тяжести у верблюда.

— Что касается слуха, то я скажу тебе, что твой вьючный зверь с двумя горбами, которого ты зовешь верблюдом, сейчас стоит в четырех верстах отсюда и пьет воду из ручья, где вода мелка и мутна от глины и песка, и что рядом с ним пьют воду еще шесть таких же зверей, — отвечал Некрас. — Если хочешь, можешь проверить это, потому что на этом звере с заячьими ушами, похожем на лошадь, ты успеешь туда, пока он окончит пить. Сейчас никто не слушает нас, и ты можешь, если захочешь, рассказать мне о том, кого мне надо искать.

— Я верю так же, как ты поверил мне, — сказал ман. — Этого зверя с заячьими ушами называют ослом. Тебе пригодится это слово, если ты собираешься идти через горы. Человек, которого тебе надо найти, светел лицом, а волосы его белы, как молоко. Он в возрасте зрелого мужчины, но душа его глубже, чем пещеры Самоцветных гор. Он носит одежду вельха с Восходных побережий, а живет тем, что рассказывает истории ходящим с караванами и носит важные послания. Еще никто не смог перехватить послание, которое доверили ему, — будь оно передано на словах или начертано на пергаменте. Никто из тех, кто пытался захватить или убить его, не преуспели. Он обыкновенен, бороды и усов не носит, и в лице его нет ничего примечательного, кроме того, что нос крючковат.